Александр Великий. Мечта о братстве народов

Македоняне и греческие наемники представляли собой довольно печальное зрелище, их исхудалые лица были отмечены печатью страданий. Погасшие и безжизненные глаза говорили о предельной физической и душевной усталости. Зазубренные мечи, разбитые щиты, пришедшая в негодность обувь… Был и еще один бич — ржавчина как следствие сырого климата. Она разъедала пряжки, пояса, упряжь коней, из-за нее оружие утратило прочность, стало ломким, хрупким. По причине вечной сырости загнивали мешки с зерном, плесневело и протухало мясо. Все было покрыто слоем зеленоватой плесени. Убого выглядело и обмундирование: ни у кого не сохранилось эллинских одежд, лишь штопаное-перештопанное тряпье, остатки того, что некогда считалось трофеями.

Александр призвал к себе командиров и высших военных чинов и напомнил им, какие страны они покорили, какие народы победили, какие сражения выиграли. Если они повернут назад, то все завоеванное ценой их крови пойдет прахом: «Чего же боитесь вы, научившие весь мир трепетать перед вами? Вы начали вдруг вести счет врагам, вам противостоящим? Вас начали пугать боевые колесницы, ранее вами презираемые, слоны, которых вы повергали в панику? Не могу поверить, что вы готовы, подобно ленивым землепашцам, выронить спелый плод из рук своих».

Лица собравшихся остаются непроницаемыми. Ни возгласов, ни рукоплесканий. Глаза опущены. Все молчат.

«Заклинаю вас, да, да, я прошу вас, — взволнованно продолжает Александр, — не оставить в беде своего сподвижника, не говоря уже о том, что я ваш царь, — сейчас, когда я почти достиг края света! Об этом просит вас тот, кто никогда не подвергал вас опасности, не посмотрев сначала ей в лицо. Верьте мне, день возвращения настанет, когда мы победим в последней битве и завоюем всю Азию. Тогда мы и вернемся домой, овеянные славой более громкой, чем слава героев Троянской войны, и более богатыми, чем они когда-то».

Молчание командиров словно воздвигло между ними и Александром глухую стену, от которой отскакивали его слова. Неужели они утратили свою магическую силу?! И его обаяние не властно больше над соратниками? Он теряет самообладание и напускается на них: «Что с вами? Все молчат, никто не осмеливается смотреть мне в глаза! Оглохли вы, что ли? Я стараюсь ради вашей славы, вашего величия, а вы молчите?». Всем уже казалось, что он собрался уходить, но Александр вдруг резко поворачивается и произносит так тихо, что его могут понять только в первых рядах: «Я пойду дальше и без вас! Скифы и бактрийцы, недавние враги, заменят вас. И, может быть, ваша совесть проснется, когда я найду свою смерть вдали от вас». Последние слова поразили военачальников подобно удару меча. Послышались восклицания, вздохи, сдерживаемые рыдания. Все сгрудились вокруг возвышения, на котором стоял Александр. Но мужчинам, проявлявшим чудеса храбрости в минуту смертельной опасности, в этот момент явно не хватает гражданского мужества для достойного ответа. Всем, кроме одного — Кена. Гиппарх благородной конницы, которому доверялось выполнение самых ответственных задач, отмеченный самыми высокими знаками отличия македонянин из славного древнего рода снимает шлем, как требовал обычай, и начинает свою сбивчивую речь — не о командирах, как он сразу же подчеркивает, а о простых солдатах. Он говорит об их настроении, о состоянии их оружия и снаряжения.

«Ты и сам видишь все это, Александр, и ты знаешь, как много нас отправилось в поход и как мало нас осталось. Где-то около четверти. Каждый тоскует о своих родителях, о жене, о детях. И кто упрекнет их в том, что они вновь хотят увидеть родные края, чтобы, наконец, насладиться плодами своих ратных трудов? Взываю к тебе, Александр: не веди их дальше против их воли! Они уже не те, и воевать, как раньше, они уже не смогут, потому что нет у них больше ни сил, ни воли. Ты ищешь Индию, неведомую самим индийцам. Замысел, достойный богов, но слишком недосягаемый для твоих солдат. Ведь они всего лишь люди, ты же — богоравный повелитель. Умеренность в счастье — высокая добродетель, Александр! Так написано на стенах храма Аполлона в Дельфах. Помни об этом…»

Александр, только что жаловавшийся на то, что все они молчат, недоумевает, услышав бурю рукоплесканий, которыми была встречена речь Кена. Раздосадованный, он отпускает собравшихся, скрывается в своем шатре и ждет. Ждет делегацию, которая бы извинилась и заверила в том, что верное ему войско пойдет за ним, — но ждет тщетно. Через три дня, проведенных в полном одиночестве, он начинает понимать, что, если поход будет продолжен, идти придется со скифами, бактрийцами, индийскими наемниками. Без своих македонских командиров, военачальников, эскадрона телохранителей, подразделений гетайров, инженерных войск со стенобитными орудиями, без финикийских моряков и, наконец, без тылового обеспечения. Как царю пойти на уступки, не теряя своего лица?