Александр Великий. Мечта о братстве народов

Знать говорила на греческом языке и чувствовала себя выше насмешек над привычкой делать из Philipp — Bilipp, потому что р/г они произносить не могли, Theta (что соответствует английскому глухому th) превратили в d, в результате чего athena звучало как adena, а th — как g. Кроме того, раньше они говорили на родственном греческому языку диалекте, ибо принадлежали к одной ветви, что эллины возмущенно оспаривали. Оба народа примерно в 1200 году до н. э. двинулись с северо-западных греческих территорий и из Эпира (это был знаменитый «поход дорян»). Несколько племен не пошли с основной волной миграции в южном направлении, а остались на севере Фессалии. Оттуда эти «высокие-худые» (что в переводе означало название далеких предков македонян) начали заселение областей, которые на века стали их родиной. Они оказались, как позднее над этим подшучивали, «слабоногими» знаменитого похода. Они не участвовали в развитии культуры городов-государств в силу своей изолированности, однако по той же причине не поддались разлагающему влиянию роскоши и порока, сумели избежать кризиса и разложения. Они сохранили добродетели, которые сделали дорян в их стремительном натиске такими неотразимыми: сплоченность, неприхотливость, способность владеть оружием. Древнее патриархальное народное военное царство держалось на трех китах: царь, знать и свободные крестьяне. Последние были не бесправны, а могли на общевойсковом собрании склонить чашу весов в ту или иную сторону.

Положение на границах империи казалось молодому царю угрожающим. Но все же не до такой степени, чтобы еще раз не побывать в Миезе (которая, по данным раскопок, предположительно располагалась недалеко от нынешнего Наоса), где находилось святилище нимф, окруженное гротами и увитыми разросшимся виноградом арками, что делало ее местом, располагающим к обучению.

«Познай самого себя»

Филипп послал сына в Миезу, когда тому исполнилось тринадцать лет. Он отправил его вместе со спутниками — сыновьями самых знатных семей горной страны, служившими при дворе «пажами», а теперь ставшими еще и заложниками, гарантирующими верность своих отцов… Учителем был Аристотель — философ, о котором говорили, что след его земных дней не канет в вечность. Во всяком случае, его влияние на последующие эпохи, в особенности на европейское Средневековье, неизмеримо велико. Когда он, следуя требованию Филиппа, покинул остров Лесбос, чтобы заняться воспитанием наследника, никто и не помышлял о той высоте, на которую его подняли грядущие поколения. В то время он, сорокалетний, являлся лишь лучшим учеником афинской Академии Платона, которого он боготворил и с которым поддерживал дружбу в течение двадцати лет.

Он происходил из Стагиры, города, расположенного в Халкидии, захваченного и впоследствии разрушенного Филиппом. Некоторые предполагали, что, приняв приглашение, он, вероятно, собирался уговорить царя восстановить родной город (ставший меж тем македонским). Но все же в своем назначении он прежде всего усматривал возможность, притягательную для любого философа, — воспитать из юного наследника будущего царя, сочетающего в себе властность и духовность, верного истине: государство только тогда является идеальным, когда философы становятся царями, а цари — философами. Это равновесие казалось небывалым вызовом, возбуждавшим в кругах греческих «академиков» больше зависти, чем удивления.

Юношам, жаждущим чести и славы, чья жизненная сила так и била ключом, этот высокообразованный человек с его девизом «ничем не восхищаться» и «ничему не удивляться», с его идеалом самообладания, скепсиса, невозмутимости, с его сухим тоном зачастую становился в тягость — впрочем, как и они ему.

«Молодые люди отдаются на откуп своим непостоянным влечениям, — писал Аристотель. — Они страстны, быстро возбуждаются и прислушиваются лишь к чувствам. При этом они простодушны и доверчивы, потому что не знают оборотной стороны вещей. В своих надеждах они высокопарны, как пьяницы, у них короткая память. Они мужественны, но идут по проторенным тропам. Не пресыщенные жизнью, они предпочитают внешний блеск суровой необходимости. Велики их заблуждения, порождаемые чрезмерностью желаний. В отличие от стариков они полагают, что знают все».

Можно усомниться в том, что Аристотель действительно смог увлечь своих знатных учеников логикой и гносеологией, метафизикой, этикой, риторикой, искусствоведением, натурфилософией. Да и внешность его не совсем соответствовала греческому идеалу красоты. Судя по описанию, у него были маленькие глаза, редкие волосы, худые ноги, этакий выступающий животик; он был всегда щегольски одет и к тому весьма жаден: искупавшись в теплом масле, имел обыкновение его перепродать. Должно быть, он имел и какой-то дефект речи. (Этот портрет целиком на совести тех коллег, которые завидовали ему как воспитателю царского сына.)