Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый

Одна за другой в Москве выходят книги его публицистики «Смута» и «Русский эксперимент», социологическое эссе «Запад. Феномен западнизма». В сентябре он едет на Московскую международную книжную ярмарку. «Официальная и интеллектуальная Россия, — писал он после поездки Зальцбергу, — меня бойкотирует сильнее, чем в брежневские годы, хотя и новыми (демократическими) методами. Но „по гамбургскому счёту“ вес у меня там всё-таки есть. Например, в сентябре на книжной ярмарке в Москве моих книг продали больше, чем всех прочих авторов вместе взятых. Я за пару дней подписал несколько сот экземпляров. В газетах писали о всех авторах, даже о тех, чьих книг не было на ярмарке или не было продано ни одной. А о буме с моими книгами — ни слова. Узнаю тебя, Русь! Книгу „Запад“, которую я писал по заказу западного издателя, на Западе печатать испугались, — моя концепция не устраивает никого. Новый мировой порядок, устанавливаемый в Холодной войне (я его называю западнизмом), есть лишь приукрашенный коммунообразный порядок („фашизм с человеческим лицом“). Я в нём ощущаю себя, как ощущал бы себя атеист в эпоху господства инквизиции»[739].

«Западнизм» всё же вышел по-французски в парижском издательстве «Plon» в начале 1996-го.

Он чувствовал себя неприкаянным. «„Р. Э.“ („Русский эксперимент“. — П. Ф.) фактически никто, кроме Вас, не понял, — сообщал он Зальцбергу в письме от 29 января 1996 года. — Даже у старых друзей книга вызвала злобу. И у коммунистов, и у антикоммунистов. Все почувствовали, что эта книга — о их всеобщей мелкости, глупости, пошлости и т. п. В результате — полный бойкот в России, а о Западе и говорить нечего. Грустно! У меня ведь в это же время в России вышла книга „Запад“, написанная ещё три года назад. И то же самое. Тысячи кретинов-социологов не могут допустить то, что я описал сущность современного западного общества, а они не смогли это сделать и не смогут, поскольку идиоты, во-первых, и служат, во-вторых. <…> Мы живы, здоровы. Но… Вы сами понимаете! Оля осталась без работы. Нам предстоит очень трудное время. Оля скоро начнёт учиться на курсах. Целый год. По 8 часов в день. Без гарантии работы. А что поделаешь? Я должен заниматься с Сеней. В Россию не хочу — она мне враждебна, как и Запад»[740].

Почти те же слова и чувства, что и год назад. Ситуация какого-то мо́рока. Его издают. Его продают. Его, по всей видимости, читают. А реакции — никакой. Он пишет и говорит предельно просто и ясно. Проще некуда. Но — не понимают? Не слышат? Молчат. Он что, инопланетянин какой-нибудь? Добросовестные французы, пусть и со скепсисом, но всё же откликнулись на «Западнизм» десятком рецензий, а дома, в России? Или уж и впрямь его дом — его чужбина?

«У меня отношение ко всему есть отношение абсолютного одиночки, — пишет он 10 апреля 1996 года Зальцбергу, — можно сказать — человека как суверенного государства. Если бы был Рай, я не принял бы и его. В мире вообще нет ничего, что я принял бы. Я не принимаю всё мироздание вообще. Так что единственное решение всех моих проблем — полное исчезновение»[741].

На тех высотах, на которые он поднялся, атмосферы почти уже не было. Дышать становилось всё труднее. Но он продолжал движение. Он начал писать новый роман. О будущем человечества. О торжестве западнизма. Роман-гипотезу. Роман-прогноз.

«Глобальный человейник» — одно из самых совершенных по художественной технике сочинений Зиновьева. В нём его индивидуальный стиль научно-эстетического постижения действительности представлен во всём своём блеске и полноте. Этот роман написан уверенной рукой Мастера. Система образов, композиция, повествовательные приёмы предельно точны и выверены. Читатель захвачен не только содержанием романа, но самой формой его. Почти физическое удовольствие доставляет наблюдать, как происходит развитие художественной мысли, которая на глазах раскрывается точно роскошный цветок пасифлоры, превращаясь из сжатого в плотное единство бутона в изощрённое многообразие лепестков и тычинок.

Будущее всегда занимало умы мыслителей и художников. Искусство, литература во все времена стремились приподнять завесу грядущего, в меру своих возможностей изображая картины иного — нового — мира. Думать о будущем свойственно каждому человеку. Притом людей интересует не только их личное будущее, конкретный завтрашний день, перспектива ближайших месяцев и лет, но и будущее всего человечества, судьба народа, страны, судьбы цивилизации. Заглянуть в завтрашний день — неутолимая мечта многих. Помимо очевидной прагматики такого интереса, есть в нём и некая идеальная составляющая — в свете возможных последствий оценить события и поступки дня сегодняшнего.