Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый

Останавливаюсь на вине. Себе Александр Александрович наливает глотка два: если не был в жизни ярым борцом против алкоголя, то никогда и не увлекался им. Теперь тем более — годы берут своё. Так он объяснил свою символическую „порцию“. Полусухое вино приятно освежило, а таких вкусных щей, право, давно не пробовал. В русской семье даже на чужбине не забыли русской кухни. То же скажу о пельменях, которых в Германии не знают. Пока сидим обедаем, то и дело забегает Ксеня. И всякий раз она желает мне: „Приятного аппетита!“ Я даже рассмеялся.

— Приходится быть за няню, — замечает Александр Александрович. <…>

Пока сидим обедаем, Александр Александрович живо расспрашивает о жизни нашей области. Из Москвы, по его словам, все новости он узнаёт мгновенно. Интересуют его буквально все политические, экономические, культурные вопросы. Отделения каких партий действуют, кто из крупных политиков большим авторитетом пользуется, какие урожаи, что есть в магазинах, доступны ли цены для среднего костромича. Высказывает своё отношение к положению в России: смена руководства ничего не даст, надо устранять режим»[734].

Внешне он сохраняет спокойствие, но на душе безрадостно. Стороннему человеку он этого не показывает, а другу может довериться. 8 февраля 1995 года он пишет Зальцбергу: «Очень многие понимают, что в России никогда не будет демократии западного типа и что внедрение её гибельно для России. Именно поэтому и внедряют её там. Все восклицают: что будет с Россией?! И Вы тоже, хотя считаете себя моим учеником. То, что будет с Россией, уже случилось, уже есть: её уже убили общими усилиями как врагов, так и самих русских. Особенно русских. И их собственными руками. Конечно, на этом месте что-то есть и будет. И название „Россия“ сохранится. И видимость единства. А на самом деле тут уже есть зона колонизации для всех, кому не лень, в основном — для немцев, американцев, японцев, китайцев, азербайджанцев, чеченцев, арабов и т. п. А русские вымрут. А со временем и западные люди вымрут. Одним словом, скучно. Просто скучно. Мир охвачен эпидемией глупости, бездарности, пошлости. Похоже, что западная цивилизация идёт к краху. Крах России — начало этого. Для нас сейчас главная проблема — как выжить. Мои книги не печатают, а напечатанные бойкотируют. Оля остаётся без работы. В Германии жизнь становится всё хуже и хуже. А уехать практически невозможно. Да и некуда. В Россию не хочу — она мне чужая, а я там неприемлем в принципе»[735].

«Мне тут приходилось со всякими русскими встречаться, — делился он в разговоре с Е. Зайцевым. — Приезжали националисты, патриоты и так далее. Ведём разговоры, с чего начинать. Я говорю: „Перед вами сидит русский человек. Он был признан в мире как выдающееся явление и в литературе, и в философии, и в социологии, и в логике. Вот мои работы. Начните, если вы хотите, поднимать свою страну. А вы же болтаете общее — поднимемся, объединимся и так далее. Надо дело делать. Вот я и есть дело — делайте“. Я говорю и утверждаю: я есть точка России. Не будет меня в России — не будет России. Считайте это как символическое выражение. Вот это и есть пробный камень. Чего вы хотите — проявитесь тут. А то, понимаете, кричат: поднимать Россию, поднимать Россию. А сами начинают издавать кого? Западных и вообще нерусских авторов. И перед ними ползают на коленках!»[736]

Ему было обидно не за себя. За русскую действительность. За Россию как реальность. «Надо позитивное делать. Занять выдающееся положение в современном мире великий народ может, только создавая великие произведения в литературе, культуре и так далее. <…> Есть только один путь — надо проводить протекционистскую политику в отношении тех представителей народа, которые действительно вносят вклад в мировую культуру, в мировую цивилизацию. Поддерживать их нужно. Мы, русские, — единственный народ, который этого не делает. Единственный!»[737]

26 марта 1995 года в Париже скончался после болезни издатель «Континента», писатель Владимир Максимов. Многолетний друг, один из немногих, с кем он чувствовал духовное родство, настоящую близость, с кем был откровенен, кого по-настоящему любил. Единственный из «больших» в эмиграции, он прилетел на его похороны.

Он оплакал утрату в «Реквиеме Владимиру Максимову», в котором собралась вся боль его сердца, вся скорбь его души. «Реквием» — один из самых пронзительных лирических текстов Зиновьева, его «Слово о погибели Земли Русской»: