Александра Федоровна. Последняя русская императрица

А вот этот проклятый монах-бродяга, этот мерзкий инт­риган, большой любитель молитв и бесстыдных оргий, как о том сейчас открыто говорила пресса и ведь двор, — осме­лился ему перечить, стать препятствием на его пути!

И все из-за этой Александры — она всегда клялась име­нем Распутина и передавала мужу все взгляды этого ренега­та и предателя...

Как это ни странно, народ совсем не выражал особой радости, особого энтузиазма из-за наступления относи­тельного спокойствия в результате принятого царем реше­ния.

Повсюду продолжали свою подрывную работу революци­онные течения, которые из-за границы настраивали на нуж­ный лад умы и были готовы воспользоваться любой возмож­ностью, любым проявлением недовольства, чтобы вновь и вновь призывать к уничтожению царского строя, — народ­ные массы и даже армия, жадно прислушивались к лозун­гам, которые громко выкрикивались на любом углу.

Опасные научные открытия д ля массового уничтожения и истребления людей, технический прогресс, острая конку­ренция в промышленности создавали в Европе весьма тре­вожную обстановку. Теперь становилось известно почти всем народам, что средства убеждения враждебно настроен­ных руководителей включали возможность гибели не сотен тысяч, а уже миллионов мужчин, женщин и детей. Даже обычная ссора между этими увешанными наградами князь­ями, богатства и роскошь которых уже не вызывали у толпы такой спокойной, как прежде, реакции, могла в любой мо­мент разгореться и привести к сотням или тысячам жертв среди мирного населения.

В такой мрачно-погребальной обстановке осуществляли свою сатанинскую мечту организаторы революции, которые руководствовались собственными целями, собственными интересами под предлогом достижения народного благосо­стояния, продвигали вперед по доске свои пешки с холод­ным трезвым расчетом, причем с помощью как всех этих идеалистов-интеллектуалов, искренних просвещенных лиц, так и откровенных бандитов, которые знали, какие баснос­ловные барыши можно извлечь из такой сумасбродной си­туации.

В России, в гораздо большей мере, чем вдругих европей­ских странах, был заметен разрыв между невообразимым богатством аристократов и невыразимой бедностью народа, и такое положение вело к возникновению между ними боль­шого недоверия и вызывало все большую горечь. Непрони­цаемые перегородки отделяли все сословия общества. Мел­кие помещики теперь боялись своих крестьян, так как за год происходило множество мятежей, и они постоянно возоб­новлялись. Мужики с опаской поглядывали на своих господ, которые наживались на них и при этом жестоко с ними об­ращались. Рабочие, которых подстрекали к забастовкам организаторы восстаний из-за рубежа, в частности из Гер­мании, выражали глубокую ненависть к своим хозяевам; имперская бюрократия сохраняла свой уверенный холодный тон, так как именно она двигала колесики государственной машины.

Глухая злоба охватывала мелкий люд, служащих, ремес­ленников, провинциальный клир, в отношении интеллек­туальных кругов, против всех этих надменных чиновников с университетскими дипломами, чьи сыновья разговарива­ли на культурном языке, свободно ездили за границу и пре­зирали миллионы менее счастливых соотечественников.

В стране возникало огромное число различных партий, кланов. Каждый клан, каждая партия, желала провала чле­нам другого клана, другой партии. Царь даже не мог осо­знать, до какой степени слово «национальное единство» было пустым звуком!

В это время, когда уже множились первые признаки ре­волюции, царица постоянно поощряла царя к выполнению одного своего проекта, который все в общем одобряли, кро­ме, вполне естественно, двора Марии Федоровны. Вдовству­ющая императрица из принципа пресекала любую инициа­тиву, исходящую от невестки.

Но все министры, наиболее важные государственные со­ветники, принимали к сведению робкую инициативу Алек­сандры придать торжествам по случаю 300-летия Дома Ро­мановых, общенациональный масштаб, чтобы таким обра­зом мобилизовать все здоровые силы в обществе, всех конструктивно мыслящих людей.