Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Ее императорское высочество великая княгиня Мария, дочь великого князя Павла Александровича, была еще со­всем ребенком во время коронации. Она постоянно хвали­ла своего доброго дядюшку Сергея, который взял ее с ее бра­том Дмитрием к себе, когда их отец женился во второй раз. Сам великий князь Сергей Александрович не мог иметь де­тей, — что, конечно, сильно омрачало его личную жизнь, — и он отдавал всю свою любовь племянникам, которые как будто возвращали его к его счастливой молодости.

Он хотел сделать эти три праздничных дня в Москве чем- то незабываемым, чтобы все потом говорили об их величии, не забывая и его похвалить за такую бескорыстную доброту.

Он задумал организовать массовое народное гуляние в пригороде старой столицы, — так называемую Ярмарку люб­ви, которую должны были посетить Николай и Александра. Для гуляния выбрали Ходынское поле, расположенное при выезде из Москвы по дороге на Тверь. Завзятый либерал, Сергей Александрович не пожалел значительной суммы из своих средств для организации гулянья, которую он добавил к выделенным государственным субсидиям.

Уже два дня все в столице и в предместьях только и гово­рили о том, какие развлечения ожидают москвичей на этом поле, какой состоится великий праздник в честь государя и государыни. Толпы людей, представители всех слоев насе­ления, словно волна за волной, все пребывали на Ходынку, угрожая затоптать тех, кто стоял впереди, чтобы и задние могли получить объявленные угощение, выпивку и подар­ки. На телегах туда подвозили горы провизии. Все поле было украшено самым диковинным образом. Там были установ­лены фонтанчики, из которых текло вместо воды вино, ко­торым можно было утолить пьяную жажду, — оно доставля­лось туда прямо из царских подвалов. В павильонах на коз­лах возвышались горы сушеного мяса, жареной птицы, колбас, а на поле все выкатывали новые бочки с пивом и вод­кой. Народу все пребывало, места всем явно не хватало.

Прибывшие с утра посетители ярмарки могли полюбо­ваться невиданными диковинками, — со всех концов све­та, — экзотическими птичками, учеными обезьянками, сло­нами, доставленными из Индии и Индокитая. Деревенские красавицы могли выбрать здесь себе блестящие бусы, получ­ше еще, чем у цыган, дешевенькие кружева, рулоны краси­вого, добротного полотна для постельного белья для моло­доженов. А сколько разных подарков ожидало народ! Никог­да еще ничего подобного не видели в России!

На рассвете этого памятного ужасного дня на Ходынское поле стал стекаться народ, — там, по некоторым данным, собралось около пятисот тысяч горожан и жителей близле­жащих деревень, привлеченных обещаниями невиданного «дождя подарков». Задолго до того, как раздался колоколь­ный звон, возвещавший об окончании процедуры короно­вания в Кремле Николая и Александры, многие из зевак на поле уже начали напиваться.

Ходынка, — так называлось поле, — обычно служила учебным плацем для маневров войск московского гарнизо­на. Все поле вдоль и поперек было изрыто траншеями и не­глубокими рвами. Оно и было выбрано городской управой для проведения гулянья, так как городскому голове не уда­лось подыскать место больших размеров, довольно близко расположенное от города, которое могло бы вместить сот­ни тысяч людей.

Бродячие актеры на подмостках балаганов творили чуде­са. Говорят, что они заставляли говорить человеческим го­лосом обезьянок, что собаки плясали «казачка* и что все присутствовавшие там люди, не испытывая особого голода или жажды, больше всего хотели собственными глазами уви­дать даровые угощения, попробовать их, посмаковать да еще выпить великолепного вина, о котором многие знали лишь понаслышке...

В какой-то момент разнесся слух, что пива завезли мало, что хватит только тем, кто стоит впереди, а задним рассчи­тывать нечего. И тогда задние стали напирать на передних...

Так началась эта страшная драма, ставшая началом, как утверждают, борьбы против империи!

Сейчас трудно об этом судить. Но ради сохранения бес­пристрастности, следует подчеркнуть, что государь, госуда­рыня, члены их семьи, руководствовались в своих действи­ях только собственной щедростью, благотворительностью, искренней любовью к своему народу!

Можно, конечно, возразить, сказать, что будь Сергей Александрович человеком более проникновенного ума, он мог бы предположить, что при таком сборище народа, — целом людском море, — могли возникнуть неприятности. Но стоит ли упрекать тех, что думает о других, в излишнем оптимистическом настрое, в том, что касается их действий, их поведения?

Несправедливость, проявляемая некоторыми мемуарис­тами конца эпохи царизма и нечестными биографами, же­лающими во что бы то ни стало непременно очернить цар­ствование Николая II, заставляет нас все поставить на свои места.