Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Прежде всего, Вильгельм II хотел добиться от Николая одного, чтобы тот оказал влияние на курс французской внешней политики, чтобы в Париже не поднимали вновь вопрос о принадлежности Эльзаса и Лотарингии.

Николай II, всегда загадочный и немногословный, слов­но сфинкс, возражал, приводя убедительные доводы:

— Вильгельм, но я не вижу, как я могу вмешаться в ре­шение такой проблемы...

— Ну, а мир во всем мире тебя не волнует? Разве ты не обратился более чем к двадцати нациям, призывая их к ра­зоружению и проведению эффективной, постоянной дип­ломатии, а это* позволь тебе откровенно сказать, на мой взгляд, большая глупость.

Николай, давно привыкший к резким упреком со сторо­ны своего родственника, сохранял спокойствие. Его собе­седник настаивал на ответе, и тогда он заговорил:

— Вильгельм, но мне прежде придется поговорить с моим союзником, Францией. Франция — великая страна, и лю­бой демарш мирного характера...

— Ты не прав, — перебил его нетерпеливый кайзер. — Французы прежде всего — галлы. Они так любят драться, что-то завоевывать, провоцировать всех... Нечего уповать на свои прежние о них впечатления. Этот народ так унижен поражением Наполеона III... Он жаждет реванша, это точ­но. Любой ценой мы не должны этого допустить. А цена это­му — равновесие политических сил в Европе... К тому же поведение Англии выводит меня из себя. Этот ее колониаль­ный тон превосходства, эта мания постоянно совать нос в наши дела, все могут испортить. Ты ничего не смыслишь в больших делах, в международной торговле, так что позволь уж мне тебе сказать, что нужно положить конец таким вы­соким ее амбициям. Если будем ждать, то можем и опоз­дать... Я предлагаю объявить блокаду... Поклянись мне, что ты заставишь присоединиться к ней и Францию... Этого я, как ты сам понимаешь, сделать не могу...

Золотые фонтаны Петергофа выстреливали свои тугие струи в небо, и те падали, рассыпаясь водяными кружева­ми, назад, в бассейн, взбивая в них пену, словно на рукот­ворном море, звучали мощные залпы орудий, офицеры блистали своими яркими мундирами, обе императрицы в роскошных, модных платьях, обменивались заранее при­готовленными фразами, сохраняя строго монотонный тронный политес, хотя ни та, ни другая не доверяли ни в чем друг другу, а кайзер только и получал букеты цветов и рассыпался в самых бестактных похвалах самому себе в письмах своему корреспонденту, другу Эйленбургу: «Мы с Ники прошаемся, став еще более близкими друзьями. Я на самом деле — самый ловкий дипломат моей империи, да и всей Европы».

Вот вам, истинный характер этого «великого» человека!

Неужели ему на самом деле удалось обмануть царя, как он говорит об этом?

Беседы в Петергофе, которые продолжались целых во­семь дней, по существу, ничего не изменили в царской внешней политике. Николай просто подчеркивал мирный характер франко-русского союза, главная цель которого — не допустить больше никакой агрессии в будущем со сторо­ны любой империи. Чтобы развеять страхи Вильгельма, Ни­колай бросил ему только одну фразу:

— Я послежу за тем, чтобы французы закусили удила.

Все остальное — фанфаронство чистой воды, болтовня

Вильгельма. Как только немецкая эскадра кайзера отошла от берега в Петергофе, царь в беседе со своим дядей Алексе­ем доверительно сообщил:

— Этот надоедливый Вильгельм вызывает у меня трево­гу. Он утомил меня своими бесконечными речами. Не могу понять, почему это он позволяет себе в беседе со мной за­трагивать подобные вопросы, даже не поставив меня зара­нее об этом в известность, и я в результате не смог согласо­вать свои ответы с моими министрами.

Николай чувствовал себя вполне уверенным в самом себе после этого тяжкого визита, который ужасно измотал Алек­сандру, но, тем не менее, следует, хоть это и трудно, заме­тить, что кайзер, этот дьявол во плоти, породил в нем иску­шение и оно, это искушение, куда гораздо страшнее и губи­тельнее всех совершенных им потом ошибок, способствовало десакрализации его власти и его определенного ему Богом положения в стране, — этим губительным искушением ста­ли пропитанные ядовитой сатанинской серой слова, произ­несенные кайзером по поводу Дальнего Востока:

— Ники, Господь приберег для тебя великую славу. Он поручает тебе сделать все, чтобы воссиял Крест Спасителя на берегах Тихого океана... Так будь же достоин этой великой миссии, осознай всю важность и святость такого похода...

И Николай, в гораздо большей мере, чем обычно пола­гают, плененный этой навязчивой идеей, идеей служить ве­личию России, служа Христу, из-за этих непритязательных слов собирался совершить самую тяжелую свою ошибку за все свое царствование — начать войну в Манчжурии!

XIV.

Двух императоров — Германии и России — сближала одна особенность: супружеская верность. Как это неудиви­тельно, ни у того, ни у другого вне крепких брачных уз с императрицами, их супругами, не было ни одной женской при вязанности.