Александровскiе кадеты. Том 1

Появились старшие классы, кадетский оркестр, построился хор. Федя понурился – музыку он терпеть не мог с раннего детства, ему, по выражению Генриха Карловича, преподававшего сёстрам фортепьяно, на ухо наступил даже не медведь, а вымерший доисторический зверь мастодонт. Музыку в Елисаветинской гимназии учили, просто потому что было положено по программе, но уроки её оборачивались просто весёлой какофонией, тем более что учитель, господин Заложинский, в полном соответствии с собственной фамилией, имел обыкновение заложить за воротник прямо позади классной доски. Воспитанники его обожали, потому что он вообще ничего с них не требовал, не спрашивал и щедро ставил двенадцать, разбавляя редкими одиннадцатью; тем более что музыка не выносилась на годовые инспекторские испытания.

Оркестр вновь грянул «Маршъ Александровцевъ», и из боковой двери появились учителя. Осанистого бородатого физика Илью Андреевича и его сотоварища химика Ивана Михайловича Шубникова новички уже знали; генерал Немировский, начальник корпуса, возглавлял шествие.

Сейчас должна была последовать торжественная речь; кадеты стояли в строю огромной буквой «П» вдоль стен зала.

И речь генерал сказал. Кратко, ничего лишнего.

– Господа кадеты! Новички славного Александровского корпуса и его старожилы! Вы меня знаете, я слова тратить даром не люблю, да и грех это – солдата над кашей, а кадета над сладким без толку держать. – По рядам прокатился смех. – По обычаю нашему, помянем отца-основателя корпуса, его императорское высочество великого князя Сергея Николаевича, чьим попечением он возник; да представим тех, кто в этом году будет вашими наставниками…

Фёдор заметил, как подполковник Аристов глядит на строй преподавателей словно бы с недоумением. Как будто он кого-то не ожидал там увидеть или, напротив, – не увидел. Командиры же самого младшего возраста остались со своими воспитанниками и в общий строй не встали.

Учителей запоминать Федя не стал. Успеет ещё наглядеться. Гораздо больше интересовали его – как и прочих кадет – красиво сервированные столы в середине зала.

…Подавали еду простую, но вкусную. Свежайшие французские булки, наваристый суп с лапшой, можно было и выбирать – рубленые мясные котлеты, или капустные голубцы, или то и то вместе; на третье вынесли роскошные сахарные плюшки, ещё тёплые, только что из печи, миндальное бланманже, кисель, тёмный хлебный квас в стеклянных графинах[15]. Кадет Воротников нацелился было поближе к Пете Ниткину, но тут подполковник Аристов что-то заподозрил, очевидно назревающее лишение кадета Ниткина сладкого или даже второго блюда, и железным голосом велел Воротникову сесть рядом с собой.

А возле Феди и Пети неожиданно оказались Костя Нифонтов, настороженно зыркающий исподлобья, и тот самый кадет по имени Лёва, что ввалился в их комнату раньше в компании, надо понимать, своих новых приятелей.

– Привэ-эт, – растягивая последнюю «е» и превращая её в некое подобие «э», проговорил мальчишка. – Ле-эв. Ле-эв Бобровский, к вашим услугам.

При первом знакомстве он, помнится, говорил несколько иначе. Тут, видно, решил показать форсистый говор гвардейских школ, над которым папа искренне потешался.

– Очень приятно, – радостно выпалил Петя, прежде чем Фёдор успел его остановить; выпалил с таким щенячьим восторгом, что кадет Солонов мысленно застонал. – А я Пётр, Петя Ниткин…

– Зна-аю, – снисходительно бросил Лев Бобровский. – А это Костя Нифонтов. Верно, Костя?

Тот немедля и часто закивал.

– А вы, господин кадет?

– Солонов. – Феде этот самый Лев Бобровский сразу же не понравился.

– Фёдор его зовут, – вылез Нифонтов. – Я, мы, в общем, папка мой его знает!..

– Кэ-эк интэрэ-эсно, – протянул Лев, пристально глядя на Фёдора. – Так вот, сударь мой Пэ-этр, я вот слушал вас в физиче-эском кэбинэтэ…

Фёдору ужасно хотелось гаркнуть Бобровскому: «Да говори ты нормально, не можешь, что ли?!», – однако он заметил пристальный взгляд Константина Сергеевича и поскорее уткнулся в собственную тарелку. В конце концов, что мне за дело до этого Льва? Пусть себе гнусавит, как хочет!

Но бедный Петя совершенно растаял. Снисходительная похвала Бобровского – и он уже взахлёб рассказывал, что да, он очень любит физику, и химию тоже любит, но мама не разрешала ставить опыты дома в ванной; а ещё он географию любит, и историю, и даже латынь!

– Хорошо, Пэ-этр! – прервал его излияния Бобровский, хлопнув Ниткина по плечу. – Думаю, мы, э-э, подружимся. Так, Костя? Полезно ведь будет дружить с Пэ-этей?

– Спрашиваешь, Лёва, – хихикнул Костя и добавил вполголоса: – Он нам подскажет, в случае чего. Верно, Петь?

Ниткин вдруг покраснел. Он вообще легко краснел, словно девчонка.

– Под-подсказывать нехорошо, господин Нифонтов.

– Нэхорошо? – вдруг развеселился Бобровский.

– Нехорошо, – твёрдо ответил Петя. – Если я кому-то подсказываю, а он урока не знает…

– Ему хороший балл ставят, – перебил вполголоса Нифонтов. – Все довольны. Карланы…

– Это ещё кто? – не выдержал Фёдор. Словечко ему совсем не понравилось.