– Утверждала и буду утверждать, что отличная учёба, уважаемый Константин Сергеевич, крайне важна. Но вот
– Кхм!
– Что, и вы простужены? Ничего не поделаешь, пойдёмте к милейшему нашему эскулапу вместе. За микстурой.
Глава IV
Конечно, в городе поднялся ужасный переполох.
Конечно, в корпус кинулись родители, кто жил поблизости или в столице, – но Гатчино объявили на осадном положении, поезда шли в обход, по Варшавской ветке, и не останавливались. Канцелярия без устали телефонировала и телеграфировала всем и вся, что никто из кадет не пострадал, все в наличии, увечных нет.
Кадетам также сообщали, что родные их живы и здоровы – но, увы, так повезло не всем.
На следующее утро за завтраком разнеслась весть, что у троих кадет из старших рот погибли близкие – Федя видел, как юноши, бледные и шатающиеся, садились в извозчичьи пролётки, а офицеры объясняли мрачным кучерам, куда ехать.
После завтрака вместо занятий объявили общий сбор.
Вышли те самые высочайшие указы.
Кадеты собирались притихшие, молчаливые; один лишь Ниткин исхитрился каким-то образом упросить дежурного фельдфебеля на входе дать ему просмотреть свежие газеты. Обратно в роту он прибежал с круглыми глазами.
– Там такое! Такое!.. – только и успел он сказать.
Собрались в роскошном актовом зале. За ночь – или уже утром – успели добавить траурного крепа, светлое и радостное сменилось чёрным. Чёрными же были и траурные повязки на рукавах офицерских кителей; госпожа Шульц явилась в чёрном платье и под чёрной вуалью.
Государь объявил траур «
Потом прошла заупокойная служба, и лишь после обеда занятия возобновились.
Причём возобновились они с самого долгожданного предмета – военного дела, которое как раз и вёл Две Мишени.
– Господин подполковник, в седьмой роте первом отделении в наличии…
– Вольно, садитесь, – махнул рукой Аристов. Вздохнул, поправил траурную повязку. – Садитесь, господа кадеты. Жизнь продолжается, Господь даровал нам дни наши, чтобы прошли они с пользой.
«
Был, во-первых, куда больше.
Во-вторых, сиденья шли амфитеатром, словно в университете или в академии Генштаба, куда Федю Солонова как-то раз взял папа.
В-третьих, стены были густо завешаны топографическими картами. Карты все исчёрканы красными и синими стрелами; стрелы сталкивались, переплетались, словно змеи, и Фёдор знал, что каждое такое столкновение оборачивалось солдатами, навсегда оставшимися там, на сопках Маньчжурии, потому что названия были куда как знакомы: Порт-Артур, Ляоян, Мукден…
Сквозь высокие арочные окна с раскрытыми жалюзи лился мягкий сентябрьский свет. Привычные грифельные доски скрывали катавшиеся на рельсах сдвижные панели, увешанные чертежами, таблицами и схемами.
В середине же помещался огромный квадратный стол, вернее, даже не стол, а нечто вроде коробки, огромной песочницы, в которой кто-то поставил макеты холмов и гор с зелёными лесами и голубыми нитками рек меж ними. Были там и домики, и мосты, и заборы, и… чего там только не было!
Такие макеты Фёдор до этого видел только в столице, в Артиллерийском музее. Остальные кадеты, похоже, тоже.
– Игровой стол. – Две Мишени любовно похлопал по полированному боку. – Извольте видеть, господа кадеты, внутри его мы можем построить любой рельеф, любой ландшафт с достаточной степенью точности. Скажем спасибо Фаддею Лукичу. Фаддей Лукич, братец, спасибо тебе.
Из угла выступил немолодой уже бородатый унтер. Хоть и в годах, а обмундирование на нём сидело как влитое, сапоги сияли, а в бляху, если б не герб, наверное, можно было бы смотреться.
– Рад стараться, ваше высокоблагородие, Константин Сергеевич.
– Да… мы с Фаддеем Лукичом, ныне – старшим штабс-фельдфебелем в бессрочном отпуску, там как раз и побывали. Во-он на той вот горушке… Верно, Фаддей Лукич?
– Верно, вашевыскородие, господин подполковник! Дали прикурить япошкам!