Ходит легенда об исключительной артхаусности его режиссуры, о том, что независимый Балабанов снимал фильмы «для себя». Но она же и рассеивается такими словами: «Мой сын – человек исключительной честности и прямоты… В свое время Леше безуспешно предлагал компромисс Березовский: “Вступай в мою партию, я дам тебе денег на кино!” Нередко подобное исходит и от нынешних “партайгеноссе”. Сын не идет на это, не хочет кривить душой. Понятно, что прямота Балабанова не всем нравится».
Отказал Березовскому? Что ж, ему и более известные люди отказывали и при этом ничего не потеряли – только приобрели. Значит, имелся политический ресурс, а с ним и дар предвидения. Не такой уж и бессребреник, погруженный в творческую интроверсию, каким рисуют…
Нет, он был востребован, о чем свидетельствует все то же интервью: «Питерская квартира сына просторная, из семи комнат. Я, естественно, будучи там, подчиняюсь столично-богемному стилю жизни: раньше трех часов ночи никто не засыпает. Бесконечные гости, люди, звонки… У Алексея есть свой круг общения не только в Петербурге, Москве, Екатеринбурге, но и США, Англии, Китае…»
Россия для Балабанова оказалась порочной любая – и дореволюционная, и пост-. Ведь то же самое и с «Морфием». В том своем опусе Леха обложил отечественную историю такой кучей сернокислого тенденциоза, что остается удивляться, как пленку-то проявить удалось…
То, что иным представлялось Серебряным веком, изображено стечением наркотизированных существ, погруженных в вялые (местами бурные) «славянские дискуссии». «Из жизни врачей» кино до него снимали нередко не менее живописно – и все же правдивее. Так живописать мир провинциальной интеллигенции, попутно изображая народ как абсолютно бесправную и безмозглую массу, способен лишь художник с установкой на патологии.
Неслучайно фильмы Балабанова называют культовыми. Он, как никто, был нужен этой эпохе, и не в последнюю очередь для того, чтобы приманивать пугливых и доверчивых обещаниями правды, искренностью формы, а в конце и богоискательством…