Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Хочется еще раз вернуться к тому, к чему подводил уже раз или два, – только прошу считать, что это рефрен в песне, а не навязчивый повтор, но даже если б и так… Ведь вся наша жизнь – сплошные повторы, нередко надоедливые, сопряженные с бытовой необходимостью, с долгом, иногда – на новом витке диалектической спирали. Мало кто задумывается о том, почему феномен Балабанова со временем стал абсолютно амбивалентным. Упрощая – получилось, что он хорош и нашим, и вашим. Его равными долями разложили и разобрали на два противоположных лагеря – и каждый обрел в нем и кумира, и нравственного поводыря. И это удивительно – понимая, что дороги-то расходятся в разных направлениях. И при этом остается небеспристрастный «арбитр» в лице государственных и провластных СМИ, который в юбилейные дни также не устает славить Балабанова. Хотя в чем-то мы можем наблюдать и синтез…

Есть влиятельные силы в современной «русской партии», абсолютно убежденные в том, что Алексей Балабанов – самый русский режиссер современного кино. И эти силы, на мой взгляд, питаются из того же источника, из которого исходил культ ельцинизма. Достаточно указать только на Ельцин-центр один, чтобы понять, что этот культ Ельцина жив и обладает мощнейшим финансированием, в том числе и за наш, налогоплательщиков, счет. И первые лица в государстве неизменно оказывают тому, что когда-то у нас называли «семьей», знаки высочайшего внимания и почтения. Но можно также указать, как это ни парадоксально, и на фигуру Никиты Сергеевича Михалкова, которому Ельцин-центр явно не по нраву, и он по этому поводу активно высказывается. И вместе с тем подпитка этой темы «увековечивания» идет и откуда-то с либеральной стороны, да и активная фаза «ельцинцентризации» началась, если память не изменяет, во времена президентства г-на Медведева. Как и сам ельцинизм стал в каком-то значении синонимом либерализма – хотя бы и в броских эгидах «реставрации национального». И в этом уникальном смысле синтез идей в данной «диалектической триаде» все же случился. Иные же убеждены, что на фоне подчеркнутого пиетета к «националисту» Балабанову на ТВ и вообще in cultural media сохраняется преобладание противоположных русофильству начал. А уж о финансовом блоке правительства кто только ни печалился. Так что «синтез» продолжается, и не все потеряно.

И снова попытаюсь понять… Так в чем же причина, почему Леше Балабанову слагают оды и завзятые либералы, и убежденные «тради», для которых первые – отпетые враги, как и для первых вторые? И не дерзнуть ли нам в предположении, что в феномене Балабанова Россия и обрела тот медиум, что способен ее объединить?

Кратко ответить на эти вопросы не получится, разбираться надо обстоятельно. Но обстоятельно значит скучно, а ведь Леша Балабанов искренне хотел снимать захватывающее кино – как минимум интригующее. Балабанов всегда отлично знал, что такое конъюнктура. Что сегодня можно снять для этих, а завтра для других. Сегодня в одной гармонии и стилистике – и на одну политическую аудиторию, а завтра – все приоритеты поменяем. Сегодня – с одного ракурса и в одних интонациях и ритмах, завтра – сделаем иначе. И в этом смысле он был и динамичен, и предприимчив.

И снова к писателю Сергею Есину: «Это о мальчике-киллере, которого современная жизнь ведет по сегодняшней дорожке. Его природная нравственность выражается в специфических формах – он убивает. Специфическая нравственность нашего времени».

Что интересно, Есин писал это в своем дневнике в тот же год, когда кино «Брат» вышло на экраны. Именно его мне хочется привлечь в свидетели, поскольку, будучи стопроцентно из «русской партии» и не скрывая своих предпочтений, он на многое старался смотреть беспристрастно, широко и с пониманием. Не встраивался в полный афронт противоположному культурному лагерю, хотя опасность того, что исходило от «Письма сорока двух», в котором такие художники слова, как Окуджава и Астафьев, клеймили фашистами защитников «Белого дома» в 1993 году, призывая к массовым репрессиям и запретам, видел отчетливо.

Само по себе погружение в какие-то маргинальные состояния человеческой психики, предлагаемое Балабановым, Есина ничуть не пугало, и где-то он был даже близок к кругам позднесоветского «авангарда» и к диссидентам презрения не испытывал. И как писатель, и как педагог, и как администратор, не щадивший сил на становление учебного и творческого процесса во вверенном ему очаге просвещения, он был более толерантен к иным образам мысли и стиля, нежели многие другие его единомышленники. И, в частности, в дихотомии «национальное – мировое» или даже (если уж без страху иудейска) «русское – еврейское». Сергей Николаевич стремился быть снисходительным там, где того заслуживали представители и того и другого лагеря. И традиционалисты, и либералы.