Алексей Баталов. Жизнь. Игра. Трагедия

Школу по Лаврушинскому переулку, в которой Баталов учился до войны, разрушила почти до основания немецкая бомба. Поэтому его перевели в школу № 12, напротив кинотеатра «Ударник». Ничем особым Алексею она не запомнилась, за исключением одного, откровенно говоря, почти что чрезвычайного события, о котором сам Баталов впоследствии вспоминал так: «Однажды в коридорах нашей школы появились какие-то странные люди. Странные потому, что они никак не были похожи ни на родителей, ни на учителей, и внимание их было направлено не туда, куда смотрят обычно всякие комиссии, посещающие школы. Этих посетителей приводили в классы во время уроков и быстро и таинственно уводили в коридор. Тем не менее к концу занятий вся школа гудела, словно улей. Еще бы, таинственные посетители оказались киношниками! Они выбирают ребят для съемок! Но на съемки якобы приглашают только хороших учеников. А я даже отдаленно не соответствовал этому понятию. Утром слухи подтвердились. И я решил стать «хорошим» учеником. Не знаю, откуда и взялись силы. Однако всю следующую неделю я не переставал тянуть руку, чтобы меня спросили. За несколько дней я выучил больше, чем за всю предыдущую жизнь. А уж образцовым поведением я вообще заставил удивиться всех одноклассников. Я молчал на уроках до того, что на меня обижались мои постоянные собеседники. С перемены входил в класс первым. Наверное, это выглядело странно, если не смешно, но учителя тем не менее дрогнули. Очевидно, они поняли, что во мне происходит что-то очень серьезное. Поэтому, когда пришел день отправлять партию учеников на киностудию, я был в их числе. В это трудно поверить, но я и дома никому ничего не сказал, потому что боялся: родители запретят мне сниматься. Однажды они уже не пустили меня на съемки фильма «Тимур и его команда», который режиссер Александр Разумный снимал за год до начала войны. Теперь я решил не рисковать.

В павильоне стояла декорация, изображающая класс школы. Итак, мы снова попали за парты, но теперь все было, как говорят дети, «понарошку». В этой декорации снимался один из первых эпизодов фильма «Зоя», который ставил Лев Оскарович Арнштам. Нас одели в подходящие для съемки костюмы, привели в павильон, рассадили за партами. Всем, и мне в том числе, хотелось быть поближе, чтобы получиться вместе с актрисой Галей Водяницкой, которая играла Зою. Начались съемки. Несколько дней кадрик за кадриком снимался практически один эпизод. Мы все сидели и сидели на тех же местах и смотрели, как снимаются актеры. Честно говоря, тогда, со стороны, это показалось мне до глупого просто. Ну, ходят, ну, говорят слова, все как в жизни, только свет сильный. Сидя за партой, я уже в уме прикидывал, как бы я сыграл тот или иной кусочек. И у меня получалось ничуть не хуже, чем у настоящих актеров.

Но случилось так, что в один прекрасный день понадобилось кому-то из учеников сказать несколько слов. Выбор, видит бог, совершенно случайно пал на меня, возможно, как самого рослого. Ничем же другим я в те поры не отличался. Объявили перерыв. В одно мгновение я выучил нехитрую фразочку, которую должен был говорить. Ходил затем по темному коридору и на разные лады повторял свой нехитрый текст. И всякий раз это получалось у меня легко, естественно, просто. Чего там греха таить, в душе я уже предвкушал и успех, и удивление режиссера, и восторг моих друзей, и еще многое чего другое, но непременно все очень приятное. Перерыв меж тем кончился, всех позвали в павильон.

– Ты запомнил слова, которые должен говорить? – спросил меня режиссер.

Ответил я утвердительно и даже не стал их произносить, чтобы не портить эффекта. К моему лицу подъехала камера и пододвинули осветительные приборы, оператор поставил кадр. Когда вчерне все было готово, режиссер попросил тишину. Мои друзья притихли, рабочие оставили свои занятия. Оператор спрятался за камерой. Загорелся свет, и все, кроме ярких глаз фонарей, утонуло в темноте. В эту последнюю секунду я еще верил в успех! Где-то совсем близко прозвучал голос Арнштама:

– Пожалуйста, не смотри в аппарат, спокойно скажи нам эту фразочку. Ну, начали…

И все… Дальше начался позор. Слова, которые только что в коридоре с такой легкостью слетали с моих уст, стали неуклюжими и тяжелыми, как сырые картошки. Они едва помещались во рту. Голос провалился, я почувствовал, какое идиотское у меня выражение лица.

– Очень хорошо, успокойся, давай попробуем еще раз, – мягко сказал режиссер и подошел ко мне. Я все понимал и боролся с собой, как с чужим человеком, но чем дальше, тем становилось хуже. Как попугай, с голоса, я с трудом научился произносить знакомые слова. Но тогда руки и плечи окаменели. Мне подставили стульчик, я вцепился в него руками. Стало легче, но глаза против моей воли полезли в аппарат. И так было до тех пор, пока рядом не поставили дощечку, на которую я жадно смотрел. Ступни мои ограничили палочками, потому что плюс ко всему я, оказывается, еще переступал ногами и вываливался из кадра.