Алексей Баталов

Потом была странная история когда я просмотрел «Летят журавли». Я стал искать, как поручик Лермонтов, смерти, чтобы так же прекрасно умереть, как Баталов. Я недолго занимался этим декадентским ремеслом. Я в принципе не люблю мечтаний и мечтателей. Как только я понял, что мечтаю умереть среди берез, я решил: нет, все-таки не надо, пока рано умирать среди берез. Я решил сосредоточиться на том, как это было сделано? Я увидел какой-то странный кусок странного фильма, где Алексей Владимирович Баталов в мокрой длинной, ужасно грязной шинели, то ли с погонами, то ли без погон, в пилотке, которая повернута каким-то боком, тащит на спине своего раненого товарища. А перед ними тащат по лужам на куске фанеры такого красивого человека, тоже в очень битом, драном ужасном ватнике, а у него в руках какая-то камера. Я потом узнал, что она называется «конус автомат», и что вот это и есть Урусевский. А где-то в кустах, выглядывая, как лесничий, стоит режиссер Калатозов. И вот, оказывается, все можно сделать, да? Эта картина сразу определила для меня всю жизнь. Сразу! Я уже больше никогда не хотел быть никаким подводником в кожаном реглане. Я ясно понимал, что хочу быть кинорежиссером и больше никем, но, оказывается, вместе со мной, в те же дни, в те же секунды, определилась судьба и Андрона Кончаловского, молодого тогда пианиста, студента консерватории, у которого могла бы быть чудесная пианистическая судьба. Из хорошей се-мьи, чудесная атмосфера — вдруг он все бросил, поняв, что у него нет абсолютного слуха. Как Пастернак, ушел из музыки, понимая, что нет такого слуха, как у Скрябина. И Андрон — вдруг все разом для него прояснилось, когда он увидел этот кусок фильма.

Он бросил консерваторию и ушел в кино под влиянием этого фрагмента, когда Урусевского волокли по луже на каком-то битом листе фанеры. Он ушел из консерватории… Всех потянуло на этот битый лист фанеры. То же самое было с Глебом Панфиловым. Этот небольшой фрагмент фильма с участием Леши, Алексея Баталова, определил судьбу целого поколения.

Дальше я еще расскажу о «людях из трамвая», потому что настал ужасный день, когда в Москве в санатории Анна Андреевна Ахматова скончалась, ее перевезли в Ленинград. Должны были отпевать в соборе, и я поехал, будучи поэтом этой трамвайной «колбасы», поехал из Москвы хоронить Анну Андреевну. А я уже учился во ВГИКе, и приехали мы к этому собору, который был окружен сотрудниками КГБ, подозрительными людьми в штатском, которые осматривали каждого человека, который двигался в направлении собора, и вдруг я увидел, что в направлении собора какие-то молодые люди пронесли что-то похожее на съемочную камеру.

Это были тогда еще молодой режиссер ленинградской студии кинохроники Семен Аранович — потом уже огромный большой режиссер, который снял несколько потрясающе сильных картин, и великий собиратель живописи и тоже режиссер Соломон Абрамович Шустер. Потом я уже узнал, что они практически выкрали эту камеру из недр студии кинохроники, которая располагалась на Крюков канале, рядом с собором. С тем чтобы снять похороны Ахматовой. И они сняли похороны Ахматовой. За этот поступок мало им потом не показалось… Их таскали по всем пыточным города Ленинграда, по всем. Но они тщательно и убедительно строили из себя таких дебилов: «А что, мы не поняли, мы решили, что делаем очень хорошее дело для культуры, как бы да, дебилы» — и пускали розовую слюну. Их не посадили, но выгнали со студии, и того и другого, и отобрали весь материал. Материал исчез в неизвестном направлении, но Соломон каким-то чудом ухитрился стырить негатив и этот негатив похорон Ахматовой хранил у себя под кроватью. Потом они даже ругались с Арановичем, кто был инициатором того, чтобы спереть камеру, кто был инициатором того, чтобы стырить негатив, но все это уже были глупости, главное было то, что они все-таки сделали.

Девять дней одного года

Они сняли этот бесценный материал. Потому что они были люди из того же самого трамвая. Поэтому это понятие, которое ввел Иосиф Ефимович Хейфиц, «человек из трамвая», оно значительно более широкое и значит более важное, чем просто «давайте, мол, покажем простого человека». А в сущности, все они были простые питерские люди. Все эти «люди из трамвая», про которых я вам рассказал. Все из самых простых семей, коммунальных квартир, это были люди из того великого трамвая, того великого времени сопротивления. Не интенсивного зарабатывания денег путем передвижения на трамвае в неизвестном направлении, а люди, которых объединяло ощущение ценности общей жизни, ценности понятия совести, ценности понятий живой жизни и ценности цели. Они понимали, куда идет трамвай. Не к успеху и не к кассе. Он едет к тому, чтобы когда-нибудь здесь, на этом безумном клочке пространства — тогда это был огромный, но безумный клочок пространства — Советский Союз, все-таки воцарилась человеческая жизнь. Вот туда ехал тот трамвай.

* * *