Алексей Хвостенко и Анри Волохонский. Тексты и контексты

Эта железная формула Хвоста невольно впечаталась надолго. Ведь обратите внимание, что у поэтов и математиков есть некий общий момент. Те и другие говорят формулами. У тех и других запоминается только простые и ясные формулы. Все помнят у Эйнштейна E = mc². И никто не собирается ломать голову над уравнениями релятивистов вроде Шрёдингера. Все власти знают Пушкина. И не только «чудное мгновенье». Всем известно, что «ворюга мне милей, чем кровопийца». Это уже из Бродского. Но никому в голову не приходит зубрить наизусть творения какого-нибудь Долматовского или Мережковского.

Построения классиков периодически рушатся. Хлебников и обэриуты подтачивали классические каноны. С обэриутами власть известно что натворила. И только после смерти Сталина начал отходить наркоз. А мы жили в середине (а скорее и ближе к концу) большого ледникового периода. Когда начали размораживаться лексические открытия поэтов 1920-х и 1930-х годов. И намеренно неуклюжие верпы Хвоста, возможно, и прокладывали путь. Используя наследство обэриутов, Хвост искал дорогу из тупика. Возможно, и в никуда. Это могла быть дорожка просто в другой тупик. Только я это уж очень поздно сообразил.

Проницательный Бродский вернулся к неоклассицизму – такая взрывчатая смесь Джона Донна и Тредиаковского. И его необыкновенный талант позволил ему сделать этот компот исключительно привлекательным. И все это в некоторых рамках. Разумеется, не административных, но поэтических. Его бы поощрить как классика. А его, хрясть, в психушку. А потом и в тюрьму. Трудно было уследить за логикой властей в те поры.

Хвост мог представлять большую опасность для существовавшего (и не очень прочного, как оказалось) порядка. Поскольку Алексей не мог оставаться ни в каких рамках. Он должен был выходить за флажки. Он этих красных флагов просто не замечал. Так уж он был устроен. Отсюда и верпы. Но Алексей не заинтересовал советскую пенитенциарную систему.

И вот что еще мне хотелось сказать. Вспоминая далекие 1960-е, можно, хотя и с некоторыми оговорками, признать очевидный момент. В Питере тогда было два центра силы. Быть может, я малость преувеличиваю, но так мне тогда казалось. Да и сейчас мое мнение не особенно изменилось. Речь идет о важных вещах. Не только (и не сколько) о подвигах и доблести. Невооруженным глазом было видно: речь шла о славе. О которой не стоит все-таки забывать, проживая на горестной земле. И были особенные люди, которые составили славу великого города. Раньше, во времена парусного флота, они назывались «впередсмотрящие». Что такое они видели впереди, я, увы, не знаю.

Но что знаю, то знаю. Сам видел. И видел: вот есть такие особенные люди. И видел таких особенных людей. Которые притягивают к себе. Ну, как магнит притягивает железные опилки. Один из этих центров собирался вокруг будущего нобелевского лауреата. А не первый (но уж никоим образом не второй) центр силы образовался вокруг Алеши Хвостенко. И не потому, что он был какой-то адвентист или там луддит. Просто Хвост обладал такой магией.

8

Ну и про чудесное спасение Хвоста от армии. Он, как всякий нормальный питерский призывник, закосил. И пошел по обычному пути – закосил под психа. Его сунули в окружной военный госпиталь на Суворовском. Для разоблачения. Надо сказать, что судьба у этих пациентов незавидная. Если тебя признают здоровым – три года в армии. Это еще в лучшем случае. Обычно три с половиной, а во флот – так все пять. Если нет – получаешь справку, что ты душевнобольной. Эта справка – волчий билет: ты фактически лишаешься всех гражданских прав. И так-то права куцые. А тут полный аншлюс.

Я знавал таких героев. Которые получали справку из дурдома. Им не позавидуешь. И вот из этой мрачной ситуации нашелся третий выход. Алеша мне рассказывал, что он палец о палец не ударил, чтобы выбраться. Будь что будет. И ему можно верить. Не такой Хвост был человек. Инстинкт самосохранения не очень-то у него был развит. И только судьба (или рок) решила сохранить Хвоста. Судьба на этот раз – для разнообразия – приняла вид молодого восторженного доктора. У него, рассказывал Хвост, были тетрадочки, куда он записывал стихотворения и поэмы молодых (и не очень) ленинградских поэтов. Там были стихи Сосноры (или Сосюры), точно не помню. Хвост рассказывал:

– Ну, мы с ним разговорились. Вернее, он со мной. Он мне читал из тетрадочки. Что-то вроде: «Мимо ристалищ, капищ, / мимо храмов и баров, / мимо шикарных кладбищ, / мимо больших базаров, / горя и мира мимо, / мимо Мекки и Рима, / синим солнцем палимы, / идут по земле пилигримы». И т. д. и т. п. Прочитал и спрашивает у меня: «Как вам нравятся стихи поэта Бродского?» А мне не хотелось его обижать. Хороший мальчик, розовый. Я даже не знаю, что сказать.

– Алексей, вы же интеллигентный человек, вы что, не знаете поэта Бродского?

– Почему не знаю? Иосифа я как раз хорошо знаю. Я просто не знал, что он поэт.

– Он что, не читал вам свои стихи?

– Почему не читал? Он как раз неостановим. Как заведется, так часов до трех ночи и шпарит свои стихи и поэмы.