Алексей Щусев. Архитектор № 1

На Щербатова Щусеву жаловался и Александр Бенуа: «Господи Боже мой, что за сумасшедший дом вся наша матушка-Россия и, в частности, какая сплошная ерунда наша художественная жизнь! <…> Добужинский, и Серебрякова, и Лансере и бедный больной Кустодиев немало уже потрудились над общей задачей. Что же теперь, потому только, что какой-то дилетантишка вздумал мне напакостить в отместку за мое выступление в защиту Грабаря, все эти отличные художники также должны ретироваться или почтительно ждать, пока князь Щербатов не удостоит, наконец, отнестись к нашему труду с благорасположением? Это же, дорогой, невозможно. Это же настоящий скандал»[125], — писал художник зодчему 17–18 ноября 1916 года.

У Бенуа с Щусевым тоже периодически возникали трения — по денежному вопросу: «Опять письмо от Щусева. Все только обещания уплаты. Беспримерное разгильдяйство и, кроме того, какое-то „румынское“ лукавство под личиной благодушной рассеянности»[126]. Про «румынское» лукавство — это метко…

Спустя недолгое время мучения Бенуа продолжились: «Явился собственной персоной сам Щусев и просидел до 11 ч., и это было довольно мучительно. Непрестанные улыбки, сладкий тон, а в результате что-то путаное. Несомненно, что именно он более всего виноват в накопившихся недоразумениях. Движет им (может быть, и вполне осознанно) желание отнять у меня руководство (а следовательно, и честь) в создании убранства грандиозного зала ресторана Казанского вокзала»[127].

Но и в Москве нашлись критики, называвшие художников, участвующих в росписи грандиозного здания «вокзальными». Этим выражением отметился известный литератор Давид Бурлюк, попытавшийся таким образом задеть Бориса Кустодиева, что выглядело совершенно несправедливо. Ведь Кустодиев для написания плафонов (по приглашению Щусева) на тему «Присоединение Казани к России» поехал в Италию: «Я был очень доволен, остановившись в Милане. Там очень хороший музей Брера с чудными фресками Бернардино Луини, хорошими венецианцами и Рубенсом, которого я много смотрел для своих плафонов»[128].

Примерно в это время (в 1917 году) Кустодиев напишет портрет Щусева, можно сказать, сделанный на рабочем месте, — Алексей Викторович, еще достаточно молодо выглядящий, но уже с ранней сединой, сидит в полуобороте на кресле. Взгляд его выразительных глаз спокоен и даже умиротворен. Его застали в процессе творчества. За спиной — ярко-зеленый фон обоев. В нагрудном кармане — карандаш. Руки лежат на листах ватмана с архитектурными рисунками. Это интереснейшее полотно долго хранилось в семье зодчего и в настоящее время находится в собрании ГТГ.

Что же касается росписи вокзала, то жаль, что она не была полностью осуществлена, а оставшиеся эскизы хранятся в ГТГ. К сожалению, не украсили вокзал и два огромных панно Николая Рериха — «Сеча при Керженце» и «Покорение Казани», о которых писали «Московские ведомости». Та же участь постигла и прекрасные плафоны Зинаиды Серебряковой, создавшей для Казанского вокзала серию своих замечательных одалисок — четырех обнаженных женщин, символизирующих страны Азии.

Об этом печалился Евгений Лансере: «В 10 ½ на Каз[анском] вокзале: с Богословским и Щусевым смотрели зал. Очень хорошо, и так настроились уже на работу, но потом пришла инженерская сволочь: „Я не художник“, „не коммунист“ и страшно противился плафону (и Зининым сюжетам) с „идеологической“ точки зрения. Думаю, что ничего не выйдет…»[129] Действительно, не вышло.

Проект всей жизни

В марте 1917 года Алексей Щусев писал Александру Бенуа: «Все сооружение рассыпалось как-то даже без облака пыли и очень быстро». Зодчий имел в виду падение монархии Романовых, не предвещавшее стране ничего хорошего. Первая мировая война, а затем и война гражданская не дали осуществиться многим прекрасным замыслам. А после 1917 года разошлись и пути многих участников сооружения вокзала.

Николай фон Мекк не уехал из России, как многие представители богатого сословия. Но в России советской такой человек вряд ли мог прожить долго. Его арестовывали 19 раз. Последний арест состоялся в 1929 году, тогда же его и расстреляли. А вдова фон Мекка после расстрела мужа оказалась в крайне тяжелом материальном, положении. Щусев не побоялся помогать ей — и не только деньгами, он приютил ее у себя в доме в Гагаринском переулке, несмотря на отсутствие у нее разрешения проживать в Москве.

Князь Сергей Щербатов успел покинуть родину, долго скитался с континента на континент. И умер в своей постели, в 90 лет.

На чужбине нашли вечный покой Зинаида Серебрякова, Николай Рерих, Александр Бенуа. Иван Билибин умер в блокадном Ленинграде.