Алексей Ставницер. Начало. Восхождение. Вершина

Для всех альпинистов сборы в горах были своеобразным побегом от реальности. Каждый альпинистский лагерь, при том, что там шла спортивная подготовка, совершались восхождения и сбывались мечты, этакой был романтической резервацией. Одно дело в нее приехать на 20 дней или даже и на два месяца. Совсем иное – в ней жить постоянно. Все, что происходило «в большой жизни», конечно же, было нам известно, так как горные лагеря тоже были частью этой жизни. Но процессы, начавшиеся в постбрежневское время, на мой взгляд, нами оценивались не совсем точно. Это я так издали захожу, чтобы рассказать о единственном эпизоде, в котором мы с папой не пришли к согласию.

Я учился в техникуме в Нальчике. Учебное заведение было, мягко говоря, специфическое. В нем царили нравы зоны для малолеток – с насилием, воровством, грабежами средь бела дня и тем более ночью в общаге. Учащиеся были в основном местные, с традиционной враждой между кабардинцами и балкарцами и объединяющей их нелюбовью к «русским». К какому там кто принадлежал этносу – неважно, все пришлые были для них русскими. Как и все кавказские мальчишки, они к своим 14–16 годам уже были вполне сформировавшимися мужчинами, традиционное (и поголовное) увлечение борьбой, силовыми видами спорта этому способствовало. Я в этот «видеоряд» не вписывался совершенно – худой, если не сказать тощий, очкарик, совершенно не спортивный, совершенно не приспособленный к кулачному праву. Но еще хуже того, что я не умел драться, было то, что я этому категорически не хотел учиться. Каждую перемену я тихо ускользал в библиотеку и отсиживался там до начала лекции. Традиционные разборки на переменах с кровоточащими носами мне удавалось миновать.

Мои рассказы о техникумовских нравах родители слушали с недоверием. Не то чтобы они это высказывали, но такое ощущение у меня было. В диссидентских книжках, между прочим, давно писали, что нравы уголовного мира могут выплеснуться в общество, разъесть традиционные моральные нормы. Но одно дело – рассуждать об опасностях нравственной деградации, и совсем другое – признавать эту деградацию. Критической точкой стала история с избиением с особой демонстративной жестокостью двух моих однокурсников. Они были из так называемых местных русских, что называется, плоть от плоти местных нравов. Но иногда их шпыняли как чужаков, и чтобы обезопасить себя, они подались во внештатные сотрудники милиции. Заводиться с ментами опасались самые отпетые сорвиголовы. Так что расчет был правильный. Но всегда случаются сбои. И вот этим двум парням устроили что-то вроде публичного перевоспитания.

Отец меня слушал внимательно. Потом спросил, где во время избиения ребят был я сам. «Стоял. Смотрел». Он мрачнел на глазах. Потом спросил, почему я не вступился за них. Я опешил. Мне такое и в голову не приходило. Ничего своим заступничеством я бы не изменил, разве что избиваемых стало бы трое.

– Тогда зачем же ты читал все это, – и он жестом охватил книги на полках, – все эти хорошие книги? Чему они тебя научили?

Было видно, что он сильно разозлился. И я понял, что у каждого из нас сейчас своя правда. Моя строилась на знании тех реалий жизни, которые уже царили в «суете городов». А папа, пребывая выше меня на 2650 метров в горах, считал, что нужно соблюдать рыцарский кодекс чести, жить по правилам чести с теми, кто на эти правила чихать хотел.

Мы больше никогда к этому разговору не возвращались.

Никто из нас не предполагал тогда, что скоро и в горах начнется размен чести на бесчестье, что скоро на папу заведут персональное дело по партийной линии, будут шить ему аморалку и всякую другую чушь, не имея никаких доказательств. На это гнусное разбирательство в райком партии они ездили с мамой, вернулись взвинченные, не понимающие, что происходит. Мама папу успокаивала, пичкала валидолом. Прощание с Кавказом получалось невеселым. Мне кажется, что предательство и клевета бывших коллег по работе в альплагере, трусость тех, кто не осмелился подать голос в его защиту, хотя точно знали ведь – не виновен, ударили его больнее, чем казалось со стороны. Просто отец был сильным, мужественным мужчиной и не выставлял свою душу на показ.

Я и сейчас не знаю, кто из нас более прав. Вроде жизнь подсказывает, что с волками жить – по-волчьи выть. В общественных нравах, в бизнесе не оказалось достойного места ни протестантской этике, из которой выросло предпринимательство, ни христианским ценностям, ни учениям Макса Вебера или Локка. И все же, и все же… Как в культовом в давние (и не забытом в нынешние) времена романе, кто-то же должен стоять над пропастью во ржи и сторожить, чтобы в нее никто не упал. Или не должен.

Анатолий Королев