Алексей Толстой

Упоминаются и кафе «Трилистник», и «Кафе поэтов», где он встречает «Алексея Спиридоновича, который, выслушав мои стихи, тоже начал плакать, но не литературно, а с носовым платком». Визит к Тишину описывается так: «Уже на лестнице мы услышали причитания и стоны: это наш друг читал газету. «Срублен «Вишневый сад», — закричал он, даже не здороваясь с нами, — умерла Россия! Что сказал бы Толстой, если бы он дожил до этих дней?»

Упоминание Толстого [Льва] в этом эпизоде звучит лукаво, если наша гипотеза верна. К слову сказать, «толстовство» и «непротивленчество» Тишина подчеркиваются многократно и неизменно приводят его к конфликтам с реальностью.

Союзнику-французу Тишин объясняет, «что ко всему происходящему Россия никакого отношения не имеет, ибо это дело двух-трех подкупленных немцами инородцев». Невинный флер антисемитизма у бессознательного и безответственного Тишина, исполненного добрых намерений, вполне увязывается с появлением антисемитских обертонов в парижском романе Толстого, на которые, по нашему представлению, Эренбург реагировал в «Хулио Хуренито».

Без всякой связи с Тишиным, говоря о кафе «Бом», Эренбург кстати поминает и «веселые рассказы толстяка-писателя о псаломщике, вмещавшем в рот бильярдные шары» — рассказы явно в толстовском вкусе и прямо соотнесенные с ним в мемуарах»^{458}.

Все это крайне любопытно, потому что объясняет то неприятие, которое вызывала у Толстого и личность Эренбурга, и самый знаменитый его роман. Эренбург, как следует из рассуждений Елены Толстой, мстил таким образом своему приятелю за антисемитские обертоны. Вообще вопрос об антисемитизме Толстого непрост, не лишен оснований и признается многими литературоведами и литераторами (см. ниже мнение С. Боровикова, а также М. Слонимского и А. Ахматовой), но все же в первой части «Хождения по мукам» едва ли антисемитских обертонов так много, чтобы Эренбургу именно из-за них задирать могущественного графа.

Логичнее согласиться с Фрезинским — Эренбург мог считать Толстого виновником своей высылки из Парижа: наверняка он был оскорблен той холодностью, с какой приняла его русская эмиграция во Франции и Алексей Толстой в том числе. Мстил он не самым порядочным, но зато самым верным образом, касаясь больного пункта, своего рода толстовской пятой графы, которую граф Толстой мог доверить ему в часы московской дружбы, — а именно обстоятельств своего появления на свет, и понятна резкая реакция Толстого, тем более что о его графстве в связи с переходом в «Накануне» заговорили многие.

Сам Алексей Толстой при этом ни публично, ни в известных нам письмах об Эренбурге и его творении не высказывался, хотя Роман Гуль писал в воспоминаниях: «Толстой Эренбурга ненавидел, а когда-то были хороши. Помню, раз придя в редакцию, Толстой говорит мне: «Роман Гуль (он почему-то всегда меня так называл), зачем вы пишете хвалебно об этой сволочи? (Я напечатал несколько положительных рецензий в «НРК».) Вот так ведь и делается реклама, а он же и не писатель вовсе, а плагиатор и имитатор. Хотите знать, как он написал свой «Лик войны»? Попросту содрал всякие анекдоты, «пикантности» и парадоксы с корреспонденции французских газет — и получился «Лик войны». Это же фальшивка!

Эренбург не оставался в долгу и о Толстом говорил не иначе как с язвительной иронией — старомоден»^{459}.

Однако это все писательские сплетни; главное — в руках у графа был журнал, и на его страницах начались ответные боевые действия писателя Толстого против писателя Эренбурга, о чем последний осенью 1922 года писал своей давней знакомой и бывшей возлюбленной, единственной среди «серапионовых братьев» сестре — Елизавете Полонской:

«Меня очень весело ненавидят. Вчера была здесь обо мне большущая статья в «Накануне» некого Василевского. Предлагает бить меня по морде костью от окорока. По сему случаю Василевского и Толстого хотят откуда-то исключать и прочее, а я веселюсь — в полное семейное удовольствие, сказал бы Зощенко»^{460}.

На самом деле веселья в душе Эренбурга было мало. Статья «некого Василевского» (это был очень известный литературный критик, редактор и фельетонист Илья Маркович Василевский, первый муж Л. Е. Белозерской, писавший под псевдонимом He-Буква[53], и не знать его Эренбург не мог) называлась «Тартарен из Таганрога», была груба и неостроумна, хотя потуги на остроумие в ней имелись.

«Мало била его мулатка в кафе. Еще бы. Ломтями ростбифа надумала по щекам шлепать. Тут ветчина нужна, окорок с костью и этого мало, — писал He-Буква, адресуясь не то к герою Эренбурга, не то к самому автору. — Перед нами или безнадежно лишенный своего стиля и своих слов имитатор, графомански плодовитый коммивояжер, кривляющийся на разные лады суетливый «Тартарен из Таганрога», или и впрямь больной, которого надо лечить, от души пожалев его и по-человеческому пожелав ему скорейшего и радикального выздоровления»^{461}.