Алексей Толстой

Последнее напрямую связано с образом князя Львова, у которого Толстой действительно в Париже часто бывал («Знакомых много, чаще всего бываем у Львова — и я и Алеша, оба, очень полюбили его»^{663}, — писала в декабре 1919 года Н. В. Крандиевская в одном из своих писем) и которого вывел в «Черном золоте» не самым симпатичным, хотя и не самым ужасным образом. И все же, если беспристрастно этот роман перечитать, в нем нетрудно увидеть не только описание белогвардейских злодейств и коварных заговоров против молодой советской республики, но и нечто вроде ностальгии, обратной той, что испытывал Алексей Толстой в Париже и Берлине. Там писатель тосковал по России, здесь — по Европе и с деланым осуждением и скрытым сожалением описывал парижские злачные места («Здесь было развратно и не слишком шумно — обстановка, всегда вдохновлявшая Николая Хрисанфовича»), бульвары, улицы, площади, рестораны, парижскую толпу и хорошеньких парижанок.

К этому времени граф уже восемь лет как не был в Европе. Еще в 1926 году Белкин писал Ященке про заграничные планы Толстого: «На весну он хочет отдохнуть и проехаться в Италию через Одессу»^{664}. Сам Толстой в 1928-м извещал Полонского о том, что в январе должен будет ехать в Париж, так как часть действия его романа происходит в Париже, а воспоминания о нем у него «стерлись»^{665}.

Но Толстого не выпускали за рубеж ни отдыхать, ни работать, хотя многие из его более молодых коллег — Пильняк, Леонид Леонов, Вс. Иванов, Тынянов, Федин, Илья Груздев, Николай Никитин, Лидия Сейфуллина, Михаил Слонимский — ездили, и по большому счету «Эмигрантов» Толстой написал для того, чтобы окончательно доказать свою политическую лояльность и отрезать все пути возвращения в эмиграцию. В пользу этой версии говорит и короткая заметка «Выпускают писателей» из парижской газеты «Последние новости» (где некогда печатался Толстой) от 30 ноября 1931 года:

«Кроме находящегося уже в Берлине Евгения Замятина… ожидается прибытие в Германию Всеволода Иванова, Ник. Никитина и давно уже добивающегося заграничного паспорта Ал. Толстого, заслужившего эту милость пасквильным «Черным золотом».

Для сравнения четыре года назад та же самая газета устами Георгия Иванова благожелательно провозглашала в рецензии на 33-й выпуск журнала «Современные записки»: «В отделе «Культура и жизнь» заслуживает быть всячески отмеченной статья Георгия Адамовича о Ал. Н. Толстом. Нельзя не согласиться с доводами автора, что и нынешний, «падший» Ал. Толстой остается прекрасным и по существу недооцененным писателем, от которого, несмотря на все его промахи, можно еще очень многого ожидать»^{666}.

Вот и дождались романа, где эмиграция осмеяна, унижена и окарикатурена. Но то, что в СССР Толстому не вполне доверяли и он должен был зарабатывать свою лояльность, многое объясняет в его поступках и резких высказываниях, а также в мотивах многих его книг.

После «Черного золота» его выпустили.

«Зав. ОГИЗ тов. Халатову.

М. Горький советовал мне теперь же, в начале 1932 года, приступить к написанию второй части романа «Петр Первый» и предложил начать эту работу в Сорренто, где я буду находиться в постоянном общении с ним. Я принял это предложение.

Пребыванием за границей я намерен воспользоваться также для того, чтобы закрепить права по изданию моих произведений на Западе (в частности, романа «Черное золото») и добиться того, чтобы мой авторский гонорар в валюте поступал не литературным спекулянтам, но переводился бы в СССР, что может составить немалую сумму.

На основании всего вышеизложенного, прошу Вас, тов. Халатов, посодействовать мне в получении разрешения на выезд в Сорренто (Италия).

Вернуться я намерен вместе с Алексеем Максимовичем в конце апреля 1932 года»^{667}.

«Дела мои таковы. Халатов присылает завтра приказ печатать «Черное золото». Здесь на конференции уже наметился поворот к осуждению «левого перегиба». О разрешении за границу он сказал, что до 18–20 будет устроено»^{668}.

«У меня странное ощущение — мне как-то зябко думать о поездке за границу, знаю, что нужно, и очень интересно, и много оттуда вынесу, но ощущение, что нужно нырнуть в ледяную воду»^{669}.

«Слухи о вашем визите в Европу уже донеслись до Парижа, — сообщал графу последние литературные новости русского зарубежья Горький, — и Мария Игнатьевна, на днях приехав оттуда, рассказала: Иван Бунин был спрошен одним из поклонников его:

«Вот приедет Алексей Толстой и покается перед тобой, гений, в еретичестве своем, — простишь ли ты его?» Закрыл Иоанн Бунин православные очи своя и, подумав не мало, ответил со вздохом: — «Прощу!»