Алексей Толстой

Вы, землячок, революционер по всем эмоциям Вашим, по характеру таланта. Мне кажется, что Вам мешает взойти на высоту, достойную Вашего таланта, Ваш анархизм — качество тоже эмоционального порядка. Вам, на мой взгляд, очень немного нужно усилий для того, чтобы несколько взнуздать это качество, гармонизировать его с Вашим умом и воображением. Простите меня, тезка, за эти слова и не принимайте их как «поучение», я очень далек от желания «учить» Вас, но я много о Вас думаю, мне кажется, что — понимаю Вас, и — очень хочу видеть Толстого Алексея там, где ему следует быть и где он в силах быть, вполне в силах»^{675}.

Теперь бывшие оппоненты стали единомышленниками или по меньшей мере свое единомыслие декларировали, а вот про другого берлинца и давнего своего друга Александра Семеновича Ященко, с которым Толстой встретился по пути к Горькому и имел весьма сухую беседу, граф написал в дневнике: «Ященко проворонил Россию. Потому и обиделся, что почувствовал вдруг, что — нуль, личная смерть, а Россия обошлась без него»^{676}.

Без Толстого Россия, в том числе и Россия советская, не обошлась. И все же завоевал в ней свое место граф не сразу. И полного доверия к нему тоже долго не было. Когда в октябре 1932 года в доме у Горького состоялись подряд две исторические встречи Сталина с советскими писателями (сначала в более узком кругу с писателями-коммунистами, а неделю спустя — с писателями-беспартийными), Толстого в особняк Рябушинского не пригласили[72]. Не пригласили, правда, и Зощенко, и Бабеля, и Замятина, и Пришвина, и Булгакова, и Олешу, и Эренбурга, и Пильняка[73]. Последний приехал к Горькому разбираться, почему его обошли. Толстой не суетился — ждал своего часа и дождался. Но сказать, когда именно произошла его первая встреча со Сталиным, сложно.

Наверняка можно утверждать только то, что еще в 1923 году Сталин читал второй номер журнала «Красная новь», где была напечатана «Аэлита» (об этом говорят разрезанные страницы журнала из личной библиотеки Сталина); что в 1930 году Сталин писал Горькому: «… мы (наши друзья) целиком принимаем Ваши предложения <…> издать рад популярных сборников о «Гражданской войне» с привлечением к делу А. Толстого и др. художников пера»^{677}, и наконец, известно, что в составленной в 1932 году спецзаписке ОГПУ «Об откликах писателей на помощь, оказанную правительством сыну писателя М. Е. Салтыкова-Щедрина» писатель А. Н. Толстой говорил: «Я восхищен Сталиным и все больше проникаюсь к нему чувством огромного уважения. Мои личные беседы со Сталиным убедили меня в том, что это человек исключительно прямолинейный»^{678}.

Что же касается того, когда именно эти встречи состоялись, то здесь мы оказываемся в области мифов. Роман Гуль в своей книге воспоминаний приводит устный рассказ Вл. Крымова, в гостях у которого под Парижем в тридцатые годы бывал Толстой.

«На вопрос Крымова, встречался ли Толстой со Сталиным, Толстой ответил утвердительно. И рассказал, как эта встреча произошла: «Встретил я его у Горького. Был в Москве, и вот звонит Алексей Максимович, зовет к нему на ужин, у него, говорит, собралась большая компания. О Сталине, конечно, ни слова. Я поблагодарил, говорю, сейчас приеду. Приезжаю — у Горького дым коромыслом! Народу масса, уже наелись, загрузились. Здороваюсь. И изо всех людей мне навстречу встает только один, Сталин, небольшой человек, в кителе, в сапогах, немного сутулый, лицо чуть в оспинах, подстриженные усы, по внешности очень скромен. И, здороваясь со мной, говорит: «Очень приятно с вами познакомиться» (тут Толстой как-то смутился, что ли, и скороговоркой добавил: «Это, конечно, не лично со мной, а как с представителем литературы, искусства»). Я говорю: «Очень рад, Иосиф Виссарионович». И больше тут на вечере никаких разговоров с ним не было. Да какой тут разговор, когда, говорю, дым коромыслом! Ворошилов сильно намазался, посадил кого-то к себе на колени, по ошибке, что ли, приняв за женщину. Шум, говор, смех… Сталин сидел с Горьким, отпивал кахетинское. А ведь власть у него какая! — неограниченная! — стоит палец поднять — и человек падает. Всем оппозиционерам, о ком упомянет хоть в коротенькой заметке, — смерть. Во всяком случае гражданская смерть. Он Демьяна Бедного одним росчерком пера убил. После поездки Демьяна по Уралу и его фельетонов, где было больше о Демьяне, чем о деле, — «Агитпропы, агитпропы, агитпропы, тут и там», — хозяин приказал — не платить Демьяну больше полтинника за строчку, и Демьян — убит наповал».

Этот вечер у Горького и встреча с «хозяином» и стали «восхождением» А. Н. Толстого к вершинам советской славы, обилию денег и наград и наконец к посмертному памятнику. На представленном Сталину списке писателей, которые долженствовали высказаться о стиле новых совзданий (так у Гуля. — А. В.) на месте взорванного храма Христа Спасителя, Сталин всех зачеркнул, написал: «Толстой»^{679}.