Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

“Милый Никита, я вас совсем не забыла. Я вас очень люблю. Мы живем на даче. И наша дача очень хорошенькая. Хотя Виктор очень пристает, не дает мне жить. Он отбился у мамы от рук. Ему в третий раз обстригли машинкой волосы, и он ходит весь расцарапанный. Я гуляю одна в нашем саду. У нас есть качели и даже яблоки, которые еще не поспели. А помните про волшебный лес? Приезжайте осенью к нам в Самару. Ваше колечко я еще не потеряла. До свидания. Лиля”.

Несколько раз перечел Никита это удивительное письмо. Из него пахнуло вдруг прелестью отлетевших рождественских дней».

А потом была встреча в Самаре. И конфуз, и вопрос…

«– Письмо мое получили? – спросила она. Никита кивнул ей. – Где оно? Отдайте сию минуту.

Хотя письма при себе не было, Никита все же пошарил в кармане. Лиля внимательно и сердито глядела ему в глаза…

– Я хотел ответить, но… – пробормотал Никита.

– Где оно?

– В чемодане.

– Если вы его сегодня же не отдадите, – между нами все кончено… Я очень раскаиваюсь, что написала вам… Теперь я поступила в первый класс гимназии.

Она поджала губы и стала на цыпочки. Только сейчас Никита догадался: на лиловенькое письмо он ведь не ответил…

– Простите меня, – проговорил Никита, – я ужасно, ужасно… Это все лошади, жнитво, молотьба, Мишка Коряшонок…

Он побагровел и опустил голову. Лиля молчала. Он почувствовал к себе отвращение, вроде как к коровьей лепешке. Но в это время в прихожей загудел голос Анны Аполлосовны, раздались приветствия, поцелуи, зазвучали тяжелые шаги кучеров, вносивших чемоданы… Лиля сердито, быстро прошептала:

– Нас видят… Вы невозможны… Примите веселый вид… может быть, я вас прощу на этот раз…

И она побежала в прихожую. Оттуда по пустым гулким комнатам зазвенел ее тоненький голос:

– Здравствуйте, тетя Саша, с приездом!

Так начался первый день новой жизни. Вместо спокойного, радостного деревенского раздолья – семь тесноватых, необжитых комнат, за окном громыхающие по булыжнику ломовики и спешащие, одетые все, как земский врач из Пестравки, Вериносов, озабоченные люди бегут, прикрывая рот воротниками от ветра, несущего бумажки и пыль. В сумерки Никита сидел у окна. Закат за городом был все тот же деревенский. Но Никита, как Желтухин за марлей, чувствовал себя пойманным пленником…»

И снова сны…

«Этой ночью Никита видел во сне, будто он в синем мундире с серебряными пуговицами стоит перед Лилей и говорит сурово:

– Вот ваше письмо, возьмите.

Но на этих словах он просыпался и снова видел, как идет по отсвечивающему полу и говорит Лиле:

– Возьмите ваше письмо.

У Лили длинные ресницы поднимались и опускались, независимый носик был гордый и чужой, но вот-вот и носик, и все лицо перестанут быть чужими и рассмеются…

Он просыпался, оглядывался, – странный свет уличного фонаря лежал на стене… И снова Никите снилось то же самое. Никогда наяву он так не любил эту непонятную девочку…»

И все… И завершается повесть гимназией…

«Наутро матушка, Аркадий Иванович и Никита пошли в гимназию и говорили с директором, худым, седым, строгим человеком, от которого пахло медью. Через неделю Никита выдержал вступительный экзамен и поступил во второй класс…»

Но что же дальше? А что может быть дальше в столь раннем возрасте? Ведь говорят, что первая любовь редко переходит в любовь, завершающуюся соединением двух существ уже не виртуальным, а официальным.

Эта повесть претерпела немало изменений. Написана она в суровое время, в 1919–1920 годах, когда читатели устали от жестоких событий, от горя, трагедий. Писатель первоначально назвал ее «Повесть о многих превосходных вещах», с подзаголовком «Детство Никиты». Впоследствии оставив именно подзаголовок.

Быть может, именно потому, что мир устал от войн, небольшой детский журнал в Париже, «Зеленая палочка», и заказал ему эту повесть. Сам же автор признался, что тема увлекла: «Начал – и будто раскрылось окно в далекое прошлое со всем очарованием, нежной грустью и острыми восприятиями природы, какие бывают в детстве».

Он вернулся в детство, вернулся из «окаянных дней» революции и Гражданской войны, из эмиграции, в которой каждому русскому было несладко, а русскому писателю несладко вдвойне. Быть может, вот это виртуальное возвращение в детство и заставило почти ничего не выдумывать, а писать с натуры. Да и как еще можно писать книги? Можно ли описать края, в которых никогда не был, природой которых не любовался, поля, которых не видел, реки, в которых не приходилось купаться.

Даже название усадьбы Бострома он не стал менять. Наверное, очень хотелось сохранить его, как ставшее дорогим на всю жизнь.

«…мое небольшое дарование разовьется в нем в большой талант»

Мать стала первой наставницей Алексея Николаевича в творчестве, причем наставницей строгой. Она была автором целого ряда повестей, которые, впрочем, остались неизвестными широкому кругу читателей. Каждая эпоха выбирает писателей, которые шествуют со своими произведениями в последующие времена. Другие так и остаются в своем веке.