Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Хоровод, веселье… Хлопушки… Но Никита видел только ее.

«Лиле достался бумажный фартук с карманчиками. Она надела его. Щеки ее разгорелись, как яблоки, губы были измазаны шоколадом. Она все время смеялась, посматривая на огромную куклу, сидящую под елкой на корзинке с кукольным приданым».

Хоровод по дому – и вдруг…

«В прихожей Лиля оторвалась от цепи и остановилась, переводя дыхание и глядя на Никиту смеющимися глазами. Они стояли около вешалки с шубами. Лиля спросила:

– Ты чего смеешься?

– Это ты смеешься, – ответил Никита.

– А ты чего на меня смотришь?

Никита покраснел, но пододвинулся ближе и, сам не понимая, как это вышло, нагнулся к Лиле и поцеловал ее. Она сейчас же ответила скороговоркой:

– Ты хороший мальчик, я тебе этого не говорила, чтобы никто не узнал, но это секрет. – Повернулась и убежала в столовую».

Так мог написать только человек, испытавший и глубоко переживший те чудные мгновения детства, которые неповторимы, те чувства, которые, как ни взывай к ним в зрелые годы, уже не могут обрести прежнюю силу. Недаром Генрих Гейне восклицал:

Юность кончена, приходит дерзкой зрелости пора,
И рука смелее бродит вдоль прелестного бедра.

А завершил стихотворение такими строками:

Но в блаженствах упоенья прелесть чувства умерла,
Где вы, сладкие томленья, робость юного осла?!

Эти томленья, эта радость первого прикосновенья, первого поцелуя отражалась у героя повести в восприятии родной природы…

Первый поцелуй. Редкость для того возраста. Сравним… «Детство» Льва Толстого…

«Катенька сделала это самое движение, и в то же время ветер поднял косыночку с ее беленькой шейки. Плечико во время этого движения было на два пальца от моих губ, я смотрел уже не на червяка, смотрел-смотрел и изо всех сил поцеловал плечо Катеньки. Она не обернулась, но я заметил, что шейка ее и уши покраснели. Володя, не поднимая головы, презрительно сказал:

– Что за нежности?

У меня же были слезы на глазах.

Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться в него и полюбил еще больше…»

Поистине, такое не придумаешь.

Есть что-то общее в том, как описывают те самые первые, незабвенные чувства классики русской литературы, подлинные мастера изящного слога. Проводы…

«Никита пошел провожать детей до плотины. Когда он один возвращался домой, в небе высоко, в радужном бледном круге, горела луна. Деревья на плотине и в саду стояли огромные и белые и, казалось, выросли, вытянулись под лунным светом. Направо уходила в неимоверную морозную мглу белая пустыня. Сбоку Никиты передвигала ногами длинная большеголовая тень.

Никите казалось, что он идет во сне, в заколдованном царстве. Только в зачарованном царстве бывает так странно и так счастливо на душе».

Это у Алексея Толстого. А давайте найдем похожий эпизод у Ивана Алексеевича Бунина…

«По вечерам в низах сада светила молодая луна, таинственно и осторожно пели соловьи. Анхен садилась ко мне на колени, обнимала меня, и я слышал стук ее сердца, впервые в жизни чувствовал блаженную тяжесть женского тела…»

А расставание! Как выписано у Бунина расставание!

«Она наконец уехала. Никогда еще не плакал я так неистово, как в тот день. Но с какой нежностью, с какой мукой сладчайшей любви к миру, к жизни, к телесной и душевной человеческой красоте, которую, сама того не ведая, открыла мне Анхен, плакал я!

А вечером, когда, уже отупев от слез и затихнув, я опять зачем-то брел за реку, обогнал меня тарантас, отвозивший Анхен на станцию, и кучер, приостановившись, подал мне номер петербургского журнала, в который я, с месяц тому назад, впервые послал стихи. Я на ходу развернул его, и точно молнией ударили мне в глаза волшебные буквы моего имени…»

Да, все это было чудным сном…

А в детстве столько подводных камней! Еще надо преодолеть насмешки сверстников, которые, может, и сами хотели бы дружить с девочками, готовы увлечься, да ведь не у всех это выходит в раннем возрасте. А тут вдруг их товарищ всех опередил…

И конечно, недовольство, что их сверстник предпочитает играм с ним что-то другое, тайное, загадочное. А у него, этого сверстника, счастье «так велико, что казалось, будто где-то внутри у него вертится, играет нежно и весело музыкальный ящичек».

Скольких поэтов на самые первые поэтические строки вдохновляла именно любовь! Быть может, не проснись это великое чувство, и не было бы поэта, быть может, не дала бы нам Природа волшебство любви, мы бы недосчитались в искусстве и волшебства поэзии.

Счастье, которое прочувствовал всем своим существом Никита, как мы уже говорили, конечно, сам автор, взывало к действию…

Есть в ранней любви и счастье, и радость, и грусть. Ведь эти чувства, как правило, бесперспективны. И не потому, что они уходят, нет… Они погибают под давлением обстоятельств. И остается печаль такая, какая осталась она у Никиты.