Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Забылись постепенно драмы, связанные с бегством от мужа. В 90-е годы появились новые знакомые, которые оставили добрые отзывы об Александре Леонтьевне. Так, врач Владимир Александрович Поссе (1864–1940) писал:

«…вспоминаю еще одного самарского интеллигента… Это был типичный прогрессивный земец, человек дела, а не красивых фраз, несколько суховатый и, во всяком случае, не мягкотелый. Он жил в свободном союзе с ушедшей от своего мужа графиней Толстой.

Это была умная, скромная женщина с добрыми, лучистыми глазами, несколько придавленная перенесенными страданиями. Она писала правдивые, простые рассказы. Книжку этих рассказов она подарила мне с дружеской надписью.

– Писательницей я себя не считаю, – говорила она мне, грустно улыбаясь. – Но я живу надеждою, что в моем мальчике мое небольшое дарование разовьется в большой талант. … Смотрите, какой у него умный лоб, какие живые, говорящие глаза!»

Итак, ушли в прошлое драмы родителей, впереди были его, личные драмы. А пока он сочинял рассказы и писал письма, в которых отразился его несомненный литературный талант. Ведь письмо можно написать по-разному. Одно пробежал глазами, да и бросил, а другое хочется хранить как что-то доброе…

Вот строки из письма к матери: «Какой нынче денек был! Ясный, морозный, просто прелесть. На верхнем пруду прекрасное катание. Мы уже два дня катаемся. Копчик поправился. Червончик тоже. У Подснежника натерли рану на плече. Иван стал к нему подходить, а он как ему свистнет в губу… Поросята наши сытехоньки, бегают по двору. Марья придет к ним с помоями, а они ее и свалят. Телята страсть веселые. Папа им сделал особые корытца. Третьего дня папа читал мужикам “Песню про купца Калашникова”… Мишка во время чтения заснул. Я его нынче спрашивал, зачем он заснул, а он говорит: “Вы только слушали, а я и поспал, и послушал…” Мне купили варежки в Утевке – чистые чулки. У нас часовщик починил часы, а они не пошли. Назар не будь прост – пустил их. Назар наступил ногой на иглу, и она, воткнувшись, обломилась. Ну вытащили. Папуля… ни разу на меня не посердился серьезно. Вчера у папули болел живот, и я ему читал из Лермонтова. У меня сейчас идет кровь, и я заткнул нос ватой. Целуй тетю Машу крепко. Целую тебя. Твой мальчик».

Он писал с удовольствием, не задумываясь о стиле изложения, стиль проявлялся сам, проявлялся, движимый несомненным талантом, о котором говорила мать, ощущая его и радуясь ему.

Метко делал замечания и по поводу прочитанных книг. О романе Ивана Сергеевича Тургенева «Накануне» писал: «Больно мне кажется потешным этот Шубин. То смеется, то плачет. А еще комичная личность этот Ува Иванович. Лучше всех Инсаров и Елена. Мы прочли до тех пор, как они приехали с пикника. А Шубин еще говорит, в счет Инсарова “хорош герой, пьяных немцев в воду бросает”».

А вот письмо к другу Степану Абрамову, написанное уже в шестнадцатилетнем возрасте:

«Получил сейчас твое письмо в реальном, отправился в курительную, папиросу в зубы и прочитал. Знаешь, от твоего письма повеяло совершенно другим сызранским духом, духом примерных неиспорченных мальчиков. Как тебе ни грустно будет слышать, а разница теперь между нами большая. Или может ты изменился с лета, которое мы вместе провели в Сосновке, может я, не знаю, но прежних идеальных мыслей, прежних мечтаний как не бывало, теперь я реалист в буквальном смысле слова, трезво смотрю на жизнь, каюсь, иногда приходится с товарищами зайти в пивную, но пока до пьянства, до самозабвения я себя не допускал. Особенно изменился я так около ноября месяца, на меня имела влияние (очень и очень благодетельное) одна барышня, замечательный человек, Марья Прокопиевна Болтунова. Ты представь себе, до того времени я был, не то что хлыщом, а вроде того, влюблялся в каждую попавшую юбку, вообще человек без воли, без характера. С ноября мы затеяли спектакль и у нас образовался прелестный кружок барышень и товарищей, отношения самые дружеские, тесные, откровенные, девизом его служит “нет слова, что неприлично, это не по моде, говори то, что у тебя на языке”, а главное откровенность и простота».

Он рос, развивался, мужал и уже на многие вещи имел свое собственное суждение. Мать вспоминала, что все чаще он делился с нею философскими мыслями. Алексею Аполлоновичу писала:

«Он спрашивает – для чего жить, какая цель? Наслаждение – цель слишком низкая, а на что-нибудь крупное, на полезное дело он не чувствует себя способным. Вообще он кажется себе мелким, ничтожным, не умным, не серьезным. Я много ему говорила, стараясь поднять в нем бодрость и показать, что все у него еще впереди. Я ему говорила, что человек может быть господином своей судьбы и сам себе выбрать дело по желанию и что теперь самое важное его дело, это готовиться к жизни, т. е. учиться и вырабатывать себе характер. Не знаю, насколько я на него произвожу впечатление, он такой скрытный и как-то стыдится показывать то, что чувствует. Ему необходима теперь умственная пища, разговоры с тобой. Читать теперь некогда, а умишко работает. Надеюсь на твой приезд…»