Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Наталья Васильевна вспоминала: «В больнице узнала о событиях, перевернувших государственный строй России. Как и все вокруг, мы с Толстым были подхвачены головокружительным вихрем свободы. Жизнь развертывалась по новым спиралям и неслась с лихорадочным темпом к целям, еще неясным. У всех оказалось уйма новых обязанностей, деловой суеты, заседаний, митингов и банкетов».

Алексей Толстой приветствовал переворот, поскольку не разобрался в истинных целях предателей России. Он даже пошел на службу, и 29 марта Толстой был назначен комиссаром по регистрации печати.

А жизнь продолжалась… Наконец Наталья Васильевна получила развод, и 7 мая они наконец обвенчались с Алексеем Николаевичем, а спустя три недели крестили сына Никиту.

Страна летела в пропасть, но в литературном мире, напротив, все относительно, конечно, налаживалось.

Наталья Васильевна рассказала в своих мемуарах: «Открылось первое литературное кафе на Кузнецком мосту – “Трилистник”. Здесь, на помосте между столиками, выступали московские поэты и писатели с чтением последних своих произведений, причем каждые три дня программа менялась. Выступали: Эренбург, Вера Инбер, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева, Амари (Цетлин), Борис Зайцев, Андрей Соболь, Осоргин, Шмелев, мы с Толстым и многие другие. Заново организовывалось книгоиздательство писателей. Толстой был выбран в состав правления».

А летом даже выехали на дачу в подмосковное Иваньково.

И все же постепенно Толстой начинал понимать, что рано радовался перевороту. «Бесформенно-восторженное настроение первых недель постепенно спадало, – вспоминала Наталья Васильевна. – Вести с фронта были тревожны, усилилось дезертирство. Все больше накалялась атмосфера митингов. Растерянность в интеллигентских кругах росла с каждым днем. Новое, труднопонимаемое, неуютное и даже зловещее лезло изо всех щелей. Видя это, кое-кто приуныл, кое-кто струсил, кое-кто уже подумывал, не пора ли загнать обратно в бутылку выпущенного из нее “злого духа свободы” и как это сделать».

Илья Эренбург в молодости

Но было поздно. Самодержавную власть восстановить было невозможно, да ведь никто из тех, что прорвался в верхние эшелоны, опирался на помощь извне, и не позволил бы «загнать джина в бутылку».

Иван Алексеевич Бунин в очерке «Третий Толстой» писал:

«Лично я не раз бывал свидетелем того, как мучили его вопросы и загадки, где бы, у кого бы сорвать еще что-нибудь “в долг” на портного, на обед в ресторане, на плату за квартиру; но иных что-то не помню».

А ведь нужно было содержать семью. А революция – это разруха, а разруха – это голод.

Наталья Васильевна вспоминала:

«Весной 1918 года в Москве начался продовольственный кризис. Назревал он постепенно, возвещали о нем очереди возле магазинов, спекулянты и первые мешочники. Но все же обывателей, еще не искушенных голодом, он застал врасплох. Я помню день, когда прислуга, вернувшись с рынка, объявила, что провизии нет и обеда не будет.

– То есть как это не будет? Что за чепуха? – возмутился Толстой, которому доложили об этом. – Пошлите к Елисееву за сосисками и не устраивайте паники.

Но выяснилось, что двери “жратвенного храма” – магазина Елисеева – закрыты наглухо и висит на них лаконичная надпись: “Продуктов нет”. (“И не будет”, – приписал кто-то сбоку мелом.) Надпись эта, а в особенности приписка выглядели зловеще. Пищевой аврал, объявленный в тот день в нашем доме, выразился в блинчиках с вареньем и черным кофе. Он никак не разрешил общего недоумения – что же будет завтра.

Москва в 1918 г.

В это время антрепренер Левидов вел переговоры с Толстым, предлагая концертное турне по Украине (Харьков, Киев, Одесса). На Украине было сытно, в Одессе соблазняло морское купанье и виноград. Толстой уговаривал меня ехать с ним и забрать детей – использовать поездку как летний отдых».

Появилась возможность вырваться из Москвы и перебраться в те края, где, как казалось, можно было пересидеть смуту, обрушившуюся на Россию.

Наталья Васильевна вспоминала:

«В июле мы выехали всей семьей (исключая Марьяны, оставшейся с матерью) на Курск, где проходила в то время пограничная линия. С нами ехала семья Цейтлиных, возвращавшаяся в Париж. Позднее в своей повести “Ибикус” Толстой описал это путешествие с фотографической точностью и так ярко, что мне прибавить к этому нечего».

«Ибикус». Что это означает? Почему так названа повесть? В «Википедии» говорится: «Ибикус – говорящий череп, символ смерти. Упомянут у А. Н. Толстого как карта из гадательной колоды девицы Ленорман под названием «Символ смерти, или говорящий череп Ибикус».

Попробуем разгадать эти загадки.

Современники отмечали, что Алексея Толстого давно интересовала судьба французской прорицательницы и гадалки Марии Анны Аделаиды Ленорман (1772–1843). Легенды о ее пророчествах не просто были похожи на правду, они подтверждались историческими фактами. В 1790 году Ленорман открыла собственный гадательный салон на Рю де Турнон, который посещали и королева Франции Мария-Антуанетта, и лидер якобинцев Жан-Поль Марат, и его соратники Максимилиан Робеспьер и Сен-Жюст.