Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Она осуждала тех, кто уезжал, быть может, потому что еще не знала, что будет дальше и какие ужасы ждут тех, кто останется.

А беженцы на самолетах
Взлетают в небо, как грачи.
Актеры в тысячных енотах,
Лауреаты и врачи.

Директор фабрики ударной,

Зав-треста, мудрый плановик,
Орденоносец легендарный
И просто мелкий большевик.

Все, как один, стремятся в небо,

В уют заоблачных кают.
Из Вологды писали: – Хлеба,
Представьте, куры не клюют! —

Писатель чемодан, куркуль

В багаж заботливо сдает.
А на жене такой каракуль,
Что прокормить их может с год.

Летят. Куда? В какие дали?

И остановятся на чем?
Из Куйбышева нам писали —
Жизнь бьет по-прежнему ключом.

Ну что ж, товарищи, летите!

А град Петра и в этот раз,
Хотите ль вы иль не хотите,
Он обойдется и без вас!

Лишь промотавшиеся тресты

В забитых наглухо домах
Грустят о завах, как невесты
О вероломных женихах.

На предложение Толстого перебраться в Москву ответила довольно резко:

Ты пишешь письма, ты зовешь,
Ты к сытой жизни просишь в гости.
Ты прав по-своему. Ну что ж!
И я права в своем упорстве…
И если надо выбирать
Судьбу – не обольщусь другою.
Утешусь гордою мечтою —
За этот город умирать!

Блокада Ленинграда вернула Наталью Васильевну к поэтическому творчеству. В тяжелой обстановке, когда голод и холод брали за горло, она создавала прекрасные стихи, которые затем, после прорыва блокады, прочитала на своем творческом вечере.

Ее мужество и стойкость отразились в стихах, написанных в годы войны в блокадном Ленинграде.

Недоброй славы не бегу.
Пускай порочит тот, кто хочет.
И смерть на невском берегу
Напрасно карты мне пророчат.

Я не покину город мой,

Венчанный трауром и славой,
Здесь каждый камень мостовой —
Свидетель жизни величавой.

Здесь каждый памятник воспет

Стихом пророческим поэта,
Здесь Пушкина и Фальконета
Вдвойне бессмертен силуэт.

О память! Верным ты верна.

Твой водоем на дне колышет
Знамена, лица, имена, —
И мрамор жив, и бронза дышит.

И променять на бытие

За тишину в глуши бесславной
Тебя, наследие мое,
Мой город великодержавный?

Нет! Это значило б предать

Себя на вечное сиротство,
За чечевицы горсть отдать
Отцовской славы первородство.

Это написано в самое трудное время, зимой 1941 года, когда она еще могла покинуть Ленинград, но предпочла остаться.

Конечно, тональность стихов постепенно менялась, поскольку резко менялась жизнь в осажденном городе.

Стихи были искренни, правдивы, искрометны, талантливы…

Иду в темноте, вдоль воронок,
Прожекторы щупают небо.
Прохожие. Плачет ребенок,
И просит у матери хлеба.

А мать надорвалась от ноши

И вязнет в сугробах и ямах.
– Не плачь, потерпи, мой хороший, —
И что-то бормочет о граммах.

Их лиц я во мраке не вижу,

Подслушала горе вслепую,
Но к сердцу придвинулась ближе
Осада, в которой живу я.

И о своей жизни… Получался поэтический дневник…

В кухне жить обледенелой,
Вспоминать свои грехи,
И рукой окоченелой
По ночам писать стихи.

Утром снова суматоха.

Умудри меня Господь,
Топором владея плохо,
Три полена расколоть!