Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

«Летчик-истребитель рассказывал мне: Как рой пчел, так вертелись вокруг меня самолеты противника. Шея заболела крутить головой. Азарт такой, что кричу во все горло. Сбил троих, ищу прицепиться к четвертому. Сверху – то небо, то земля, солнце – то справа, то слева, кувыркаюсь, пикирую, лезу вверх, беру на прицел одного, а из-под меня выносится истребитель, повис на тысячную секунды перед моим носом, вижу лицо человека – сильное, бородатое, в глазах ненависть и мольба о пощаде… Он кувыркнулся и задымил, вдруг у меня нога не действует, будто отсидел, значит – ранен. Потом в плечо стукнуло, и пулеметная лента вся, стрелять нечем. Начинаю уходить, – повисла левая рука. А до аэродрома далеко. Только бы, думаю, в глазах не начало темнеть от потери крови, и все-таки задернуло мне глаза пленкой, но я уж садился на аэродром, без шасси, на пузо».

И конечно, о той страшной войне, которой посвящено немало страниц в романе «Хождение по мукам»:

«Я помню четырнадцатый год, когда миллионы людей получили оружие в свои руки. Умный народ понимал, что первое и святое дело – изгнать врага со своей земли. Сибирские корпуса прямо из вагонов кидались в штыковой бой, и не было в ту войну ничего страшнее русских штыковых атак. Только из-за невежества, глупости, полнейшей бездарности царского высшего командования, из-за всеобщего хищения и воровства, спекуляции и предательства не была выиграна русским народом та война».

И о том, как восстанавливалась страна, о том, как набирала силы, как ковалось оружие для Красной армии.

И завершение очерка, опубликованного в газете «Правда» 27 июня 1941 года, на пятый день войны.

«Это – моя родина, моя родная земля, мое отечество, в жизни нет горячее, глубже и священнее чувства, чем любовь к тебе…»

Алексей Толстой осознал чувство родной земли, чувство Родины, находясь в эмиграции, и слова его звучали искренне, поскольку для него действительно священнее не было чувства.

При доработке очерка уже для включения в авторские сборники Толстой прошелся по так называемой русской интеллигенции, сущность которой понял еще в годы хождения по мукам войны и революции. Жестко прозвучали его слова…

«Я помню разгорающиеся зарева помещичьих усадеб на Поволжье в девятьсот шестом году. На базарах, на пристанях – странные люди со странными взорами, грозовое выжидание, вспышки бешеной ненависти и дородные, усатые полицейские, бегущие, подхватив шашки. Помню опустевшие улицы Петербурга и вдали – медленно движущаяся лавина рабочей демонстрации, кумачовый флаг над головами, как символ неугасимого пламени свободы, мчащаяся на вороных конях лава полицейских, и в форточке – возбужденное лицо интеллигента, кричащего рабочим: “Господа, товарищи, бросайте им под копыта мотки проволоки…”»

Алексей Толстой, Константин Симонов, Илья Эренбург и Дмитрий Кудрявцев. 1944 г.

Вот так, исподтишка, прячась за спинами других, интеллигенция раскачивала лодку самодержавия, а когда все рухнуло, сбежала за границу, предпочитая рабское положение приживалки вместо труда на благо России.

Конечно, он не мерил одной меркой всех, кто вынужден был по разным причинам покинуть Родину. Он способствовал возвращению домой Александра Ивановича Куприна, он обращался к Сталину с просьбой рассмотреть возможность возвращения в Россию Ивана Алексеевича Бунина, да и многих других. Но это вовсе не интеллигенция – лучшие писатели, художники, композиторы, философы принадлежали не к интеллигенции, а к культурному слою русского общества, а интеллигенция и культурный слой общества, о чем уже говорилось в предыдущих главах, вовсе не тождественны.

Прав И. Солоневич, писавший с иронией:

«Русский профессор так же добросовестно взывал к революции, как впоследствии эту революцию отринул».

А вот его высказывание о молодежи:

«Русская молодежь в феврале 1917 года была революционной почти сплошь. Через год именно эта молодежь пошла в белые армии всех сторон света».

И он не мог обойти вниманием интеллигенцию:

«Низы русской интеллигенции были революционными почти сплошь, и через год начался их великий исход из социалистического отечества в капиталистическую заграницу… И вся столетняя философия русской интеллигенции оказалась тем, чем она была все сто лет: словесным блудом, и больше ничем».

Эта философия была губительной для России, и напомню, что Борис Башилов справедливо отметил:

«Русская интеллигенция находится за пределом русского образованного класса. Это политическое образование, по своему характеру напоминающее темные масонские ордена».

Целью русской интеллигенции, выросшей все из той же питательной среды «аристократических элементов», было разрушение православной церкви, Русского национального государства и борьба со всеми проявлениями русской самобытной культуры.