Альфа и Омега. Книга 3 (СИ)

— Я надеюсь, — вздохнула я, продолжая через окно наблюдать за толпой внизу. Я плохо спала этой ночью, голова была тяжелая и мутная, и я сама не заметила, как она оказалась у Йона на плече. Рядом с ним мне всегда становилось так спокойно и уютно — особенно когда, как сейчас, мои собственные мысли замолкали, переставая сотрясать мой разум незатихающим звоном мечей. В такие моменты я почти всерьез размышляла о том, что лучше бы мне всегда быть немного не в себе — слишком уставшей, невыспавшейся или вроде того. Потому что прямо сейчас мне хотелось только одного — положиться на Йона, позволить ему все сделать так, как он считает нужным, а потом просто пожинать плоды его стараний. Он же так хотел заботиться обо мне, так почему я не могла ему этого позволить в более сознательном состоянии? Почему искала какой-то подвох в том, что он говорил и делал? Почему вечно ощущала это непреходящее напряжение где-то глубоко внутри себя? Потому ли, что он уже дважды отказывался от меня и мог сделать это снова? Или потому, что понимала — отпусти я себя и доверься полностью, потом обязательно произойдет что-то плохое? Со мной, с ним, с нами — потому что именно так всегда происходило. Потому что иначе, кажется, просто не бывало.

— Нам уже пора, идем, — мягко проговорил альфа, утягивая меня за собой, и я без сопротивления или лишних вопросов подчинилась. Сейчас весь мой мир, обычно столь гулкий, широко распахнутый навстречу всему происходящему и переполненный голосами и лицами, сжался до размера его руки, которую я держала в своих. И вдруг начинало казаться, что вот это — и есть та правда, которая важнее любых статусов, догматов и борьбы за власть. Просто быть рядом с тем, кто каким-то образом заключал в себе весь твой мир. Наверное, тем одним, что был призмой, лишь взгляд сквозь которую вообще придавал миру снаружи хоть какой-то смысл.

Однако, когда мы уже спустились в алтарный зал и заняли свои места на одной длинных деревянных скамей из грубого темного дерева, произошло кое-что, что заставило меня проснуться и встрепенуться.

— Что он тут делает, Йон? — тихо спросила я, усилием воли подавляя желание обернуться и удостовериться, что не ошиблась.

— Он сын одного из прошлых Иерархов, ему, вероятно, интересны такие мероприятия, — с непроницаемым лицом отозвался мой альфа.

— Он… Я… Твою мать. — Я досадливо скривилась, нервно закусив губу.

— Хана, расслабься, — мягко посоветовал Йон, накрыв мою руку своей. — Ты же не думаешь, что он здесь из-за нас?

— Я… Наверное. Не знаю. — Я заставила себя сделать длинный прочувствованный выдох, чуть наклонившись вперед и стараясь унять бешено колотящееся сердце. — Не люблю такого рода совпадения, они меня нервируют.

Альфа ничего не ответил, только мягко усмехнулся и прижал мою напряженную руку к губам.

— Я здесь, ладно? — произнес он чуть погодя. — Я с тобой, Хана. Я сумею тебя защитить.

— Да, — через силу заставила себя улыбнуться я. — Ты со мной.

Мы встретились глазами, но я не успела задать так и вертевшийся у меня на языке вопрос о том, кто же в таком случае защитит его самого, потому что в этот момент заиграла торжественная органная музыка, мгновенно заполнившая все пространство алтарного зала, и ведшиеся в соборе разговоры затихли.

Фердинанд Боро в тяжелой, богато расшитой мантии Иерарха поднялся за кафедру. Он почти не изменился с того дня, когда я видела его в последний раз. Все такой же надменный, сухопарый, полный так и плещущего через край чувства собственного достоинства, похожий на большую хищную птицу с кривыми когтями и острым твердым клювом. И хотя я не была уверена, что он знает о нашем с Йоном присутствии — и уж тем более о том, где именно мы сидим, — я готова была поклясться, что он посмотрел прямо на нас, прежде чем начать свою традиционную речь.

Не знаю, заметили ли это остальные присутствующие, но его глаза так и горели темной ненавистью, и весь его облик буквально дышал этой яростной, захлебывающейся в самой себе злобой. То, что происходило здесь сегодня, наверняка воспринималось им как личное оскорбление, как удар в спину — но хуже всего, что этот удар он буквально наносил себе сам. Медвежонок не рассказывал об этом, но я была почти уверена, что за прошедшие недели Боро приложил немало усилий для того, чтобы саботировать посвящение в сан собственного сына — оно и так откладывалось дважды. Но не существовало такого способа, которым он мог бы навредить Дани, не подставившись при этом сам. Самый главный его секрет, который мог бы раз и навсегда закрыть для Медвежонка двери всех храмов Церкви, был обоюдоострым мечом. В том лицемерном мирке, который представляло из себя высшее церковное общество, сын-омега был не просто несмываемым позором, но чем-то сродни первородному греху. Иерарх являлся одной из самых влиятельных политических фигур в мире, но правда, подобная этой, снесла бы его с места как пушинку и не нашлось бы ни силы, ни власти, что помогли бы ему удержаться на церковном престоле.