Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля

Говорят, что пить одному нельзя,
Говорят: к беде и печали,
А теперь чего, раз ведёт стезя,
Как нам вороны накричали.

Был мой друг как друг, незлобив и прост,

Был мой друг и вдруг – не вернётся.
Унесли его ночью на погост,
Закопали как инородца.

Было у него: синь морская глаз,

Сочный говорок, слух совиный,
А теперь на нём бархат и атлас
И со всех сторон домовина.

На щеках его был румянец густ,

Будто только шёл по морозцу,
А теперь над ним розы чайной куст
Под созвездием Змееносца.

Поступь у него так легка была,

Да и жизнь легла, словно спета,
А теперь кругом холодок и мгла
Без единственного просвета.

Был мой друг как друг, незлобив и прост,

Но случилось так – не вернётся!
Унесли его ночью на погост,
Закопали как инородца.

Значит, по уму, по его делам

Как и раньше, не оценили,
А теперь ему безразлично там
Между сырости, среди гнили.

И любимая, что любимой звал,

Не задумываясь – забыла,
А теперь чего, пусть бы и узнал,
Не дотянется из могилы.

Тоже и родня, умеряя пыл,

Что тут было брать, разлетелась,
А на это он даже не сострил –
Сколько мёртвому не хотелось.

Был мой друг как друг, незлобив и прост,

Лишь одна беда – не вернётся!
Унесли его ночью на погост,
Закопали как инородца.

И причём никто – ни друзья, ни я

Не сказал ему, между прочим:
«До свидания. До свидания,
Если этого бог захочет».

«Года пролежав под застывшей землёй…»

Года пролежав под застывшей землёй,
Томясь незаслуженной карой,
Сегодня общалось открыто со мной
Творенье писца Ахикара.

Не важно, как выглядел автор стихов,

Один из немногих на свете,
Кому поклониться я в ноги готов,
Читая его в Интернете.

Во-первых, сказал ассирийский мудрец,

И это усвоено мною:
Покажется легче пушинки свинец
В сравнении с клеветою.

Ещё, сколько с виду она не добра,

Запомни: не в силах отмыться
Не с глади озёрной и не с серебра
Лукавой притворной блуднице.

И дальше, смиряя гордыню и пыл

Для дружеского разговора,
Тот прав, кто не злился и просто забыл
Причину ненужного спора.

Но больше всего мне последний наказ

Хотелось, чтоб выучил каждый:
Пускай лучше умный ударит сто раз,
Чем глупый похвалит однажды.

«Голубь бился в моё окно…»

Голубь бился в моё окно
И, казалось, кричал о том,
Как там холодно и темно,
Как опасливо за окном.

Но лишь створку я отворил,

Приглашая его под кров,
Голубь взмахом светящих крыл
Взвился в небо до облаков.

А я, мучаясь, не пойму,

Нет вины моей иль греха
В том, что нужно было ему
Добиваться вот так стиха.

«Гопота тоскует об империи!..»