Альфонс

…Если бы мускулистый советский рабочий с плаката на улице зашёл сюда, к Насте на кухню, и сказал бы, что тоже хочет чаю с ромом, на Настю это произвело бы сейчас меньшее впечатление. Она стояла неподвижная, ошарашенная, придавленная. Глазами, застывшими, как у лягушки, Настя смотрела на Андрея. Тот подумал, что, вот, сейчас она уронит чашку. Так это бывает в фильмах. Но — нет, не уронила. Тихо поставила на стол.

Андрей подошёл ближе.

— И часто ты так делаешь? Для всех или только для Нади? А для меня? Тоже?

Настя не отвечала. Неподвижные зрачки её смотрели на Андрея. Она сейчас точно напоминала лягушку в пруду.

— Интересно, — Андрей показал деланно-равнодушный вид, — как Надя к этому отнесётся? Сразу тебя убьёт или нет?

Он отвернулся.

— Ладно, пойду скажу ей. Это будет забавно. А ты тут подожди. Она сама к тебе спустится.

— Нет! — Вырвалось у Насти. Ни то короткий выкрик, ни то хрип. — Нет! Не говори ей!

Андрей повернулся опять.

— Не говорить? Почему? Ты знаешь, что случится? Что? Скажи — мне интересно.

— Не говори!

Андрей быстро подошёл к Насте. Закрыл дверь на защёлку.

— Поднимай юбку, быстро!

Лицо у Насти сделалось белым.

Андрей улыбнулся ей доброй детской улыбкой.

— Ты хочешь, чтобы я сказал?

Потом подошёл вплотную. Настя, вдруг, схватила кухонный нож. Взмах — и кровь побежала у Андрея по руке. Он закусил губу. Посмотрел, как несколько капель упало на пол.

— Так, значит…

Резким движением Андрей перехватил нож. Одной рукой он схватил Настю за волосы. Другой — приложил ей лезвие к горлу. Настя смотрела на него большими квадратными глазами. Андрей с силой сжал пальцы, в которых держал Настины волосы. Потянул на себя. Настя скрипнула зубами. На губах её выступила капля крови.

— Ну, что, самочка? Нравится? — Спросил Андрей.

Потом аккуратно провёл по коже лезвием. Настя испуганно дёрнулась. Капелька крови сбежала вниз, на воротник сорочки. Андрей улыбнулся.

— Теперь мы уже почти в расчёте. Почти.

Он развернул Настю, ткнул её лицом в раковину, продолжая держать нож у горла.

…Всё заняло у него четыре минуты. Андрей бросил нож на пол и, удовлетворённо хмыкая, поправил штаны.

— Будешь меня знать.

Настя, обернувшись, смотрела на него. Такою Андрей её ещё не видел. Волосы разлохматились, лицо покраснело, кровь продолжала стекать из ранки на шее, пачкая белоснежно-белую сорочку… Но не это поразило сейчас Андрея, не это… В глазах у красивой, затравленной, уничтоженной самки, он прочитал такую боль, такую обиду, что понял, вдруг: эту обиду мог нанести только тот человек — единственный, ближе которого уже не бывает.

Андрей проглотил слюну. Он сразу всё понял. Понял презрительное отношение Насти к нему. Понял её насмешки-издёвки. Понял короткие взгляды мельком. Понял всё. Понял и то, также, что теперь поздно что-нибудь поправлять. Настя стала смертельным врагом. На всю жизнь.

— Харкнешь в стакан мне, — сказал Андрей, — живой не останешься. Не веришь — можешь попробовать.

Настя присела на пол. Опустила голову. Всё её тело затряслось от беззвучных рыданий. Андрею стало нестерпимо жаль Настю. Просить о прощении? Упасть на колени? Рыдать вместе с ней? Тяжёлый комок подступил к горлу.

Он повернулся и быстро вышел. Оказавшись в холле, увидел Надю. Та спускалась по лестнице вниз.

— Что эта дрянь там возится? — Услышал Андрей беззлобное, а скорее усталое. — Я же её по русски просила…

Тут зазвонил телефон, и Надя, выругавшись неприлично, направилась в другую комнату. Андрей вышел на воздух. Он уже знал, куда поедет сейчас — на Пушкинскую улицу.

Взад и вперёд — как обычно. На Пушкинской удице никогда ничего не меняется. Меняются люди, вывески в магазинах, но дома остаются прежними. Дома — это главное.

Прогулявшись, Андрей завернул на переговорный пункт. Пришла в голову мысль: может, съездить в Краснодар на недельку? Надя отпустит. Наверное.

Он думал о самом разном, когда в ожидании глядел в окно и рассматривал прохожих. Но то, что услышал от матери, вывело из равновесия полностью. Оказалось, неделю назад пришли две повестки из военкомата, и мать забыла об этом сказать по телефону, когда разговаривали в прошлый раз, а вчера были посетители: участковый и двое в зелёном — военкоматовские работники. У Андрея потемнело в глазах. Он уже не очень внимательно слушал то, что мать говорила дальше. Что-то там насчёт уголовного дела. Мать просила Андрея вернуться, как можно быстрее — идти с повинной в милицию и в военкомат. Пока не поздно. Андрей пробурчал, что — да, вернётся. И положил трубку.

Он теперь чувствовал острую необходимость опять прогуляться по Пушкинской — попробовать привести в порядок мысли. Андрей вышел из здания. Огляделся. Улица жила своей, только своей, ко всему безразличной жизнью. Андрей опять испытал острую тугую ненависть к этим домам, людям, машинам. Ведь этой улице наплевать, что его хотят посадить за решётку. Андрей находится сейчас между казармой и нарами; и, положа руку на сердце, он не знал, что страшнее. Однако некому было пожаловаться. Совсем некому.