Альфонс

Прошёл час, наверное. Андрей уже утомился. Надоело бесцельно бродить по улице. В конце концов решил: надо идти на вокзал и брать билет. Это сейчас — самое умное. А что ещё? Что другое? Оставаться в Москве?

…На Курском вокзале везде были очереди. Андрей топтался в нерешительности. Рассматривал женщин с потными лицами и большими тяжёлыми сумками. Прислушивался к говору с ярко выраженным кавказским акцентом. Разглядывал строгие буквы железнодорожного расписания. Потом-таки примостился к очереди.

Простоял минут пять, пытаясь собрать все те мысли, что роем кружились в голове, уложить их до кучи… Захотелось выпить.

Андрей оставил очередь и направился в ближайшее кафе — прямо здесь, на вокзале. Он взял сто грамм водки и залпом, с размаху, высушил. Сразу же стало легче. Мысли успокоились, перестали роиться, построились, как солдаты — в один ряд.

Андрей взял бутылку пива и устроился в углу, за столиком. Грязный, скрюченный дедушка ходил по кафе и собирал бутылки. Для верности просматривал урны. Бутылки с остатками пива и лимонада хватал быстро: словно боялся — отнимут. Попробовал унести бутыль, где было на донышке немного уксуса, выставленного к шашлыку. Дедушка схватил её одним движением и уже почти погрузил в свою бездонную сумку, но на него успели прикрикнуть. Дедушка вернул бутылку. Он несколько раз прошёл мимо Андрея, прикидывая — оставит ли тот на столе бутылку из под своего пива или, может, унесёт с собой. В былые годы безденежья Андрей так бы и поступил. Но — к хорошей жизни привыкаешь скорее, чем к плохой.

Он допил пиво и повертел бутылку в руке, медленно поставил её в центре стола. Решение пришло, наконец… Всё. Деньги, разложенные, рассортированные кучками, деньги, которых день ото дня становилось больше и больше. Деньги.

Андрей поднялся из-за стола. Бутылка его тут же перескочила в большую просторную сумку проворного дедушки. Быстрыми шагами Андрей двигался по направлению к станции метро.

Будь, что будет. Он остаётся в Москве.

Андрею всё-таки было малость не по себе. Не давали покоя приставучие противные мысли. Перед глазами маячили грязные нары и тяжёлые сумрачные физиономии уголовников. Он налил сам себе водки, уже прийдя в Клуб. Выпил. Стало лучше.

Андрей со страхом ожидал появления Насти. Как она будет смотреть теперь на него? А, вдруг, он перестарался? Вдруг, Настя уже была в милиции?.. И здесь — нары. 117-ая статья. Насильников в тюрьме опускают. Андрей слышал об этом. Зэки проделывают с ними всё то же: лицом в нары и… Лагерная справедливость. Сначала — ты. Теперь — тебя.

Настя выглядела по обычному. Разительных перемен Андрей не увидел. Она причесалась, припудрилась, покрыв толстым слоем пудры ранку на шее так, что та сделалась почти совсем не видна. Настя смотрела на всех своим обычным холодно-презрительным взглядом. И только, когда зрачки её задержались чуточку на Андрее… Настя смотрела на него, как если бы Андрей был выбеленной стеной, пустым местом. Он невольно поёжился. Опять пожалел, что всё это так вышло. Правда, стало почему-то ясно, что в милицию Настя не заявила. Но теперь Андрей уже не испытывал жалости. Он испытывал страх.

— Значит, зовут тебя Андрей. — Анаконда-Максимова кивнула.

Андрей тоже кивнул. Максимова залпом допила неразбавленный виски. Потом встала из-за стола.

— Пошли, Андрей. Пошли.

Они поднялись наверх. Анаконда молчала, думала о чём-то своём. Наконец, когда дверь раскрылась, Андрей тихо замер на месте. Посмотрел на Анаконду. Та улыбнулась.

Заходи.

Андрей оглядывался. На стенах везде висели портреты Троцкого и Ленина. Большие красные полотнища с белыми буквами: «Железной рукой загоним человечество к счастью!», «Пролетарии всех стран соединяйтесь!», «Ты записался добровольцем?», «Вся власть Советам!», «Грабь награбленное!», «Красный террор!». Кроваво-алые знамёна были повсюду.

Андрей внимательно смотрел на Анаконду. Вспомнились рассказы о её дедушке-чекисте. Та снова улыбнулась. Потом достала свёрток, что лежал под кроватью. Быстро оделась. Андрей разглядывал комиссаршу в кожанке, красном платке и с маузером.

— Я тебя буду расстреливать. — Сказала Анаконда спокойно. — Когда выстрелю — падай. И не шевелись. Хорошо? Игра такая.

Андрей согласно кивнул. Лицо у Максимой побагровело, вдруг. Глаза задрожали от ненависти. Андрей даже испугался.

— Контра! — Закричала она. — Сволочь белогвардейская! Становись к стенке, гад! Молись, гад!

Андрей видел, что зрачки её сделались огромными. Анаконда подняла маузер. Прицелилась.

— Что, гад!? Трясёшься!? Пришла твоя смерть! Это — приговор революционного народа! Молись, сволочь! Молись, гадина!

Анаконда прицелилась ещё лучше.

— Именем революции ты будешь расстрелян, как заговорщик, патриот и монархист!.. Открывай рот, гад! Сволочь белогвардейская! Враг трудового народа!

Андрей уже почувствовал между зубами железо. Рука Анаконды дрожала яростно.

— Русская сволочь! Гоево отродие!

Она нажала курок. Выстрела не было — только щелчок. Но здесь — по сценарию, Андрей должен был падать. И он упал.