Друзья отмечали, что 53-летний Альфред Нобель выглядел изнуренным, почти дряхлым. В бороде у него появились седые волосы, он ходил слегка сгорбившись, что еще больше подчеркивало его относительную низкорослость. За работой ему то и дело приходилось надевать на нос пенсне, и вполне вероятно, что уже тогда он обзавелся палкой, которую его племянники будут ассоциировать с его обликом. Одевался он без претензий, чаще всего носил обычный черный сюртук. Многие принимали его за рабочего, приодевшегося по особому случаю, а не за того состоятельнейшего крупного предпринимателя, каковым он являлся.
Во всем его облике чувствовался налет печали, серьезность во взгляде проницательных светлых глаз. В пожилом возрасте Альфред Нобель вовсе не обладал харизмой и притягательностью в салонных беседах. Напротив, при первом знакомстве он мог производить впечатление человека сурового, скованного и неразговорчивого. Но за этим фасадом таилась страстная увлеченность, настолько яростная, что он казался нервным и порывистым. Ему приписывают своеобразное яркое чувство юмора, которое он охотно заострял, доводя почти до сарказма.
В обществе, где он чувствовал себя комфортно и мог расслабиться, он сразу становился центром притяжения, легко переходя со шведского на французский, английский или немецкий, а иногда, хотя и редко, на русский. «Поболтать с ним часок было и наслаждением, и утомительным занятием, ибо приходилось все время быть начеку, поспевать за его неожиданными переходами и резкими парадоксами. Как ласточка, он легко перелетал от одной темы к другой, и от стремительного полета его мысли земной шар сжимался, расстояния сокращались до полной незначительности», – писал позднее об Альфреде Нобеле путешественник-исследователь Свен Хедин. «Беседовать с ним о мире и людях, об искусстве и жизни, о проблемах нашего времени и вечности было истинным наслаждением для души», – вспоминала Берта фон Зутнер71
.Других смущали его внезапные ассоциации. Инженер Хьюго Гамильтон нашел Альфреда Нобеля «гротескным оригиналом», к тому же «низкорослым и на редкость некрасивым». Гамильтон иногда ужинал в ресторане Hasselbacken с Нобелем и Нурденшёльдом. В своих мемуарах он рассказывает об одном случае, когда Альфред вдруг высказал идею, что надо создать специальные дома для самоубийц. Там люди, мечтающие покончить с собой, получили бы добросердечную помощь, вместо того чтобы «перерезать себе горло во всяких неприятных местах». У Нобеля всегда находились такие диковатые идеи, не самая обычная светская беседа, по мнению Гамильтона72
.Гости, которых Альфред приглашал к себе на авеню Малакофф, бывали потрясены предусмотрительностью и великолепием. Еще долго они вспоминали роскошные ужины у Нобеля с изысканными винами и свежими экзотическими фруктами из Африки, названий которых большинство приглашенных никогда раньше не слышали. Но сам он жил просто и часто соблюдал диету. От избытка вина у него обострялся катар желудка, так что он довольствовался несколькими каплями в бокале с водой. Судя по кассовым книгам, он совсем отказался от сигар, так часто фигурировавших в них ранее, но покупка сигарет и мундштуков выдает: курить он не бросил73
.Альфред много размышлял о возникновении и смысле жизни. Однажды к нему обратился Эмиль Флюгаре, пастор шведского прихода Св. Софии, с просьбой помочь земляку, оказавшемуся в Париже в трудном положении. Альфред, высоко ценивший пастора Флюгаре, удвоил запрошенную сумму. К тому же он воспользовался возможностью в ответном письме изложить кое-какие мысли из области, близкой пастору.