Али и Нино

– Гийом может воевать лишь правой рукой, поскольку левая парализована. Да, но левая рука ему нужна лишь для того, чтобы держать поводья. Правая – чтобы сражаться.

От таких глубоких размышлений на лбу гочу прорезались глубокие складки. Вдруг он спросил:

– А правда, что императору Францу-Иосифу сто лет?

– Точно не знаю. Могу только сказать, что он очень старый.

– Ужас, – произнес гочу, – в таком преклонном возрасте человеку приходится седлать коня и обнажать саблю.

– Да нет. Ему не придется этого делать.

– Конечно же придется. Между ним и сербским королем существует кровная вражда. Они теперь кровные враги, и император должен отомстить за пролитую кровь наследного принца. Будь он крестьянином из нашего села, за кровь можно было бы заплатить сотней коров и домом. Но император не сможет забыть кровопролитие. Если бы он забыл, все бы стали так поступать, в итоге исчезла бы кровная месть и погибла бы страна.

Гочу был прав. Что бы там ни говорили европейцы, кровная месть составляет основу государственного порядка и послушания. Вернее, простить кровную месть можно, если об этом просят аксакалы, и просят всем сердцем. Тогда можно запросить высокую цену и добиться прощения. Но сам принцип кровной мести должен поддерживаться. В противном случае чем все это закончилось бы? Человечество делится на семейства, а не нации. И семьи эти поддерживают между собой определенное равновесие, ниспосланное Аллахом и основанное на силе духа мужчин. Если это равновесие нарушается смертоносной силой, поправшая волю Аллаха семья должна, в свою очередь, тоже лишиться одного члена. Так восстанавливается равновесие. Конечно, кровную месть иногда нелегко совершить: бывает, что пули летят мимо или людей гибнет больше, чем следовало бы. Тогда кровная месть будет длиться веками. Однако принцип прост и ясен. Мой гочу хорошо это понял и удовлетворенно кивнул: да, столетний император, оседлавший своего коня, чтобы отомстить за убийство сына, был справедливым человеком.

– Али-хан, если император и сербский король должны свести счеты, при чем тут остальные императоры?

…Вопрос был трудный и застиг меня врасплох.

– Послушай, – сказал я, – наш царь и сербский король веруют в одного и того же Бога, поэтому и помогают друг другу. Кайзер Гийом и другие вражеские монархи состоят в родстве с императором. Английский король приходится родственником царю, и, таким образом, все между собой как-то связаны.

Гочу вовсе не удовлетворил такой ответ. Он был уверен, что японский император веровал совсем в другого Бога, отличного от того, которому поклонялся царь, а тот таинственный правитель Франции никак не мог состоять в родстве с монархами. Кроме того, по сведениям гочу, во Франции вообще не верили ни в какого Бога. Именно поэтому страна называлась республикой. Мне и самому все это было не до конца понятно. Я уклончиво отвечал и в конце сам обратился к гочу с вопросом, пойдет ли он на войну. Он мечтательно посмотрел на свое оружие.

– Да, – произнес он, – конечно же пойду.

– А ты знаешь, что можешь не идти? Мы, мусульмане, освобождены от воинской повинности.

– Я знаю и все же хочу воевать.

Парень вдруг совсем разговорился:

– Война – это хорошо. Я повидаю мир. Услышу свист ветра на Западе и увижу слезы в глазах врага. Верхом на коне и с переброшенной через плечо винтовкой я буду скакать с друзьями по завоеванным селам. Я привезу с собой много денег, и все будут восхищаться мной как героем. Если же я погибну, то это будет смерть настоящего мужчины. Все станут поминать мое имя добрым словом и почитать моего сына или моего отца. Да, война – действительно хорошая штука, против кого бы она ни была направлена. Каждый мужчина должен раз в жизни побывать на войне.

Гочу никак не унимался. Он уже насчитал и количество ранений, которые намеревался нанести врагам, и трофеи, которые отчетливо представлял себе. Глаза его блестели зарождающейся жаждой сражений, а смуглое лицо напоминало лицо старого воина из святой книги Шахнаме. Я завидовал ему, потому что этот простой парень знал, как ему следует поступать, в то время как я задумчиво и нерешительно лишь вглядывался в будущее. Уж слишком долго мне пришлось проучиться в стенах русской императорской гимназии и заразиться склонностью русских к самоанализу.

Мы приехали на вокзал. Помещение было переполнено женщинами, детьми, крестьянами из Грузии и кочевниками из Закатал. Куда и зачем они следовали – оставалось загадкой. Казалось, что эти люди и имен своих не помнят. Они расположились на перроне, как комья грязи, штурмуя прибывающие поезда независимо от их направления. У двери в зале ожидания рыдал старик с гноящимися глазами и в драном тулупе. Он был родом из Ленкорани – из села, которое находилось на границе с Ираном. Старик был уверен, что дом его разрушен, а дети погибли. Я сообщил ему, что Иран не воюет с нами. Но старик был безутешен: