Али и Нино

В город грустной поступью возвращались верблюды с застрявшим песком в желтоватой шерсти и взглядом, устремленным в вечность. Они тащили на своих горбах ящики с боеприпасами и винтовками – трофеи, захваченные в суровых сражениях. По городу колоннами передвигались турецкие военнопленные в сером изорванном обмундировании и с синяками на теле. Они направлялись к морю, откуда на небольших паромах перевозились на остров Наргин, чтобы умереть от поноса, голода или тоски по родине. Беглецов же ожидала смерть в иранских степях или темных водах Каспия. Война, начавшаяся так далеко от нас, внезапно приблизилась к нам вплотную. С севера прибывали поезда, забитые солдатами. Один из таких поездов, наполненный ранеными, прибыл с западного направления. Уволивший своего дядю, царь теперь сам управлял десятимиллионной армией. Дядя же командовал войсками на Кавказе, и его необъятная темная тень нависла над нашей страной.

Великий князь Николай Николаевич! Своей длинной костистой рукой он достал даже сердце Анатолии. Его войска яростно сокрушали все на пути. Перевалив через снежные горы и песчаные степи, гнев великого князя достиг Трабзона и дошел до Стамбула. Люди прозвали его Николаем Долгоруким и с ужасом рассказывали о его безумии и жажде кровавых сражений. В войну ввязались многие страны. Линия фронта простиралась теперь от Афганистана до Северного моря, а страницы газет пестрели именами королей, генералов и названиями стран, как тела павших героев – ядовитыми мухами.

И вновь наступило лето. Город окутал палящий зной, асфальт на улицах плавился под ногами. На востоке и западе праздновали победу. Я просиживал дни в чайхане или кофейнях, навещал друзей и слонялся по дому. Многие упрекали меня за дружбу с армянином Нахараряном. Дивизия Ильяс-бека все еще оставалась в городе, проводя военные учения на пыльном плацу. Опера, театр и кинотеатры работали, как и до войны. Много всего произошло, но ничего не изменилось в мире, городе или у меня дома.

Измученная занятиями в школе, Нино приходила к нам, и я гладил ее гладкую кожу. В глазах ее затаился пытливый страх. Кузина Айша сообщила мне, что учителя будущей мадам Ширваншир снисходительно ставили в журнале «удовлетворительно». Когда мы с Нино прогуливались по улице, ее подруги по лицею провожали нас долгим взглядом. Мы ходили в городской клуб, театр, на балы, и от сопровождающих никогда не было отбоя. Наши друзья окружали нас плотной стеной своей пугающей доброжелательности – Ильяс-бек, Мухаммед Гейдар, даже благочестивый Сеид Мустафа, – и им редко удавалось договориться между собой. Когда богатый толстяк Нахарарян попивал шампанское, разглагольствуя о взаимной любви между кавказскими народами, Мухаммед Гейдар мрачнел и говорил:

– Полагаю, господин Нахарарян, вам незачем об этом беспокоиться. После войны здесь мало кто из армян останется.

– Но Нахарарян-то уж точно останется! – кричала Нино.

Нахарарян отмалчивался, потягивая шампанское. Ходили слухи, что он переводил все деньги в Швецию. В любом случае мне было все равно. Когда я попросил Мухаммеда Гейдара обходиться с Нахараряном мягче, он нахмурился и произнес:

– Аллах знает, почему я не выношу этих армян.

И вот наступил день, когда Нино стояла в экзаменационном зале гимназии Святой царицы Тамары, доказывая свою зрелость математическими задачами, цитатами из классиков, историческими датами, а в минуту отчаяния прибегая к очарованию своих больших грузинских глаз. Ход сработал – она сдала экзамены.

Когда после бала, устроенного в честь окончания экзаменов, я забрал сияющую от счастья Нино домой, старый Кипиани произнес:

– Теперь-то вы уж действительно помолвлены. Собирайте чемоданы, Али-хан. Мы едем в Тифлис. Я должен познакомить вас с родственниками.

И мы поехали в Тифлис, столицу Грузии.

* * *

Тифлис походил на семейные джунгли, и у каждого дерева в этих зарослях было свое имя: дяди, двоюродные братья и тети. В семейных джунглях немудрено было потеряться. Имена, звучащие, как старинная сталь, пронизывали слух: Орбелиани, Чавчавадзе, Церетели, Амилахвари, Абашидзе. А в садах Дидубе, раскинувшихся на окраине города, грузинские музыканты играли «Мравалжамиер», кахетинскую боевую песню, и дикую хевсурскую «Лило». Приехавший из Кутаиси двоюродный брат Абашидзе пел «Мгали Делиа», песню имеретинских горцев. Дядя отплясывал давлури, а старый седовласый мужчина, выскочив на ковер на зеленой лужайке, застыл в позе «Бухнаха». Пир продолжался всю ночь. Когда за холмами едва показалось солнце, музыканты стали петь гимн «Восстань, царица Тамара, Грузия рыдает о тебе». Мы с Нино тихо сидели за столом. Вдруг засверкали кинжалы и сабли. Начался грузинский танец ножей в исполнении толпы двоюродных братьев. Танец исполнялся уже на заре и выглядел как сценическое представление. Настолько неестественным и далеким он казался.

Я прислушивался к беседам соседей по столу. Голоса раздавались эхом из далеких времен:

– Под командованием Саакадзе Церетели защищал Тифлис от Чингисхана.

– Вам, конечно же, известно, что мы, Чавчавадзе, древнее княжеского рода Багратиони.