Али и Нино

– Автомобильные дороги, – произнес я, вспомнив дынные поля на залитой лунным светом мардакянской дороге. Как хорошо, что азиаты не умели строить эти дороги. Обладай они нужными навыками, карабахский гнедой ни за что бы на свете не догнал европейский автомобиль. – Для чего вам автомобильные дороги, Бахрам-хан?

– Для перевозки солдат в грузовиках, даже если наши государственные деятели утверждают, что мы не нуждаемся в них. Это не так! Нам нужны пулеметы, школы, больницы, четко действующие системы налогообложения, новые законы и такие, как ты, мужчины. Стихотворения – самое последнее, что нам нужно. Иран распадается на части, а аксакалы проводят вечера за чтением поэм. Но сейчас появились и другие газели: ты знаком со стихами Ашрафа из Гилана?

Он чуть наклонился вперед и стал тихо читать:

Край наш разъедают Печаль и Горе,
Поднимайся и следуй за иранским гробом,
Юноши Ирана погибли в погребальной процессии,
Луна, поля, горы и долины залиты их кровью.

– Ужасные стихи, сказал бы шахзаде. Они оскорбили бы его поэтический вкус.

– Есть и другая поэма, – упрямо продолжал Бахрам-хан. – Ее написал Мирза Ага-хан. Послушай только:

Да сохранит Аллах Иран от владычества неверных.
Да не разделит Иран-невеста
Постель с Россией-женихом.
Да не станет его неземная красота
Забавой в руках английских лордов!

– Неплохо, – согласился я, улыбнувшись. Молодой Иран, казалось, отличался от старого дурными стихами. – Но скажи мне, Бахрам-хан, чего ты добиваешься на самом деле?

Я почувствовал, как он сжался на красном ковре.

– Ты был на площади Мейдани-Сипех? Там стоит сотня старых ржавых пушек с дулами, направленными во все четыре стороны света. Можешь представить себе, что эти дурацкие ржавые пушки – единственное оружие во всем Иране? Что у нас нет ни одной крепости, ни одного военного корабля, практически ни одного солдата – за исключением русских казаков, английских оккупационных войск и четырехсот толстых бахадуров дворцовой стражи? Ты только взгляни на своего дядю, или на шахзаде, или же на всех этих почтенных аристократов с их громкими титулами: мутные глаза, трясущиеся руки… Они напоминают мне эти ржавые пушки на Мейдани-Сипех. Век их недолог, и настало время освободить свои места. Уж слишком долго наша страна находилась в пресытившихся руках шахзаде и поэтов. Иран напоминает протянутую руку старого попрошайки. Я хочу, чтобы он превратился в зажатый кулак юноши. Останься здесь, Али-хан. Я наслышан о тебе. Знаю, как ты остался последним у пулемета, защищая старую бакинскую крепость, как ты убил врага, перекусив ему горло в ночи. Здесь бы тебе пришлось защищать не только старые стены, в твоем распоряжении был бы более чем один пулемет.

Согласись, это лучше, чем просиживать дни в гареме или скупать сокровища базара.

Я сидел, погруженный в мысли. Тегеран! Самый древний город в мире. Вавилонцы называли его Рога Рей – городом царей. Пыль старинных легенд, потускневшая позолота старых дворцов, изогнутые колонны алмазных ворот, выцветшие узоры на старых коврах и размеренные рифмы старых рубаи представляли здесь для меня прошлое, настоящее и будущее.

– Бахрам-хан, – ответил я, – допустим, ты получишь то, к чему так стремишься. Но, покрыв асфальтом дороги, построив крепости и направив самых безнадежных служащих в наисовременные школы, во что ты превратишь душу Азии?

– Душу Азии? – улыбнулся он. – На Топмейданы мы построим большой дом с флагами мечетей, рукописями поэтов, миниатюрами, танцующими юношами и назовем его Душой Азии. А на фасаде этого здания самым красивым шрифтом Куфи напишем «Музей». Дядя Ассад-ас-Салтане мог бы стать управляющим, а его высочество – директором этого музея. Ты ведь поможешь нам в строительстве этого величественного дома?

– Я подумаю об этом, Бахрам-хан.