Али и Нино

– Но я верю в это, Али-хан. Ты спросил меня о пути, вот я и указываю тебе на него. Мне неведомы другие пути. Ильяс-бек проливает кровь на фронте в Гяндже. Ты не можешь поехать в Гянджу. Поэтому тебе надо пролить кровь во имя Всевышнего на десятый день мухаррама. Не говори, что эта святая жертва бессмысленна, – в этой юдоли слез все имеет свой смысл. Сражайся за родину в месяц мухаррам, как Ильяс-бек сражается в Гяндже.

Я молчал. Во двор въехала карета, через матовые стекла которой еле проглядывалось лицо Нино. Дверь гарема открылась, и Сеид Мустафа заторопился домой:

– Приходи завтра в мечеть Сепахлезар. Продолжим наш разговор там.

Глава 26

Мы развалились на диване и играли в нарды, двигая шашки из слоновой кости по инкрустированной перламутровой доске. С тех пор как я научил Нино этой игре, мы сыграли на туманы, сережки, поцелуи и имена для наших будущих детей. Нино проигрывала и, расплатившись, снова бросала кости. Глаза ее азартно блестели, а пальцы поглаживали костяные шашки так, словно это были драгоценные камни.

– Ты разоришь меня, Али-хан, – вздохнула она, подвинув в мою сторону восемь туманов, которые я только что выиграл. Затем она оттолкнула в сторону доску, положила мне на колени свою голову и, задумчиво посмотрев на потолок, погрузилась в раздумья.

День выдался прекрасный, ибо Нино переполняло удовольствие от мести. Рано утром в доме поднялся переполох. Ее враг Яхья Гулу вошел к ней в комнату с распухшей щекой и перекошенным лицом.

– Должно быть, у вас разыгралась зубная боль, – поставила она диагноз с непередаваемым выражением лица.

Глаза блестели в предвкушении триумфа и радости. Она подвела его к окну и, заглянув в рот, нахмурила брови. Затем, озабоченно покачав головой, откопала кусок суровой нитки и обвязала ею дуплистый зуб Яхьи Гулу. Другой конец нитки она привязала к ручке открытой двери. Послышался истошный вопль – евнух упал на пол, запуганный до смерти, и уставился на свой зуб, откатившийся к дверному проему.

– Скажи ему, Али-хан, что чистка зубов указательным пальцем правой руки приводит к такому концу!

Я перевел ее фразу слово в слово, и Яхья Гулу подобрал зуб с пола. Но Нино не полностью утолила свою жажду мести.

– Скажи ему, Али-хан, что ему еще лечиться и лечиться. Он должен лечь в постель и на протяжении шести часов прикладывать к щеке горячие припарки. И ни в коем случае не употреблять сладости, по крайней мере в течение недели.

Избавившийся от зубной боли Яхья Гулу, пошатываясь, побрел в свою комнату.

– Стыдись, Нино, – произнес я, – лишила этого бедолагу последней радости…

– Так ему и надо, – бездушно ответила Нино и принесла нарды. Она проиграла, и справедливость восторжествовала.

Теперь она сидела, поглаживая мне подбородок:

– Когда Баку освободят, Али?

– Наверное, через две недели.

– Четырнадцать дней, – вздохнула она. – Знаешь, мне не терпится увидеть освобожденный турками Баку. Все обернулось не так, как я ожидала. Тебе здесь нравится, меня же унижают каждый божий день.

– Унижают? Как?

– Все обращаются со мной как с дорогой и хрупкой вещью. Не знаю, насколько я дорогая, но я не хрупкая и вовсе не вещь. Помнишь нашу жизнь в Дагестане? Там все было по-другому. Мне здесь совсем не нравится. Если Баку не освободят в ближайшее время, мы должны уехать отсюда хоть куда-нибудь. Мне ничего не известно обо всех поэтах, которыми так гордятся в этой стране, но я знаю, что в день Ашура мужчины бичуют себе грудь, бьют себя по голове мечами и хлещут спину железными цепями. Многие европейцы сегодня уехали отсюда, потому что не хотели видеть этих ужасов. Я ненавижу все это. У меня такое чувство, будто я подвержена воздействию какой-то злой силы, неподвластной здравому смыслу и готовой обрушиться на меня в любую минуту.

Она подняла свое нежное личико. Глаза ее казались бездонными и темными, как никогда, зрачки расширены и взгляд обращен в себя. Лишь по глазам можно было понять, что Нино беременна.

– Ты боишься, Нино?

– Чего? – спросила она с искренним удивлением в голосе.

– Некоторые женщины боятся родов.

– Нет, – серьезно ответила она. – Я не боюсь. Я боюсь мышей, крокодилов, экзаменов и евнухов. Но не этого. Тогда я и зимой должна была бы бояться насморка.

Я поцеловал ее в холодные веки. Нино поднялась и откинула назад волосы.

– Пойду-ка навещу своих родителей, Али-хан.

Я кивнул в знак согласия, хотя и знал прекрасно, что на вилле Кипиани правила гарема не соблюдались. Князь принимал грузинских друзей и европейских дипломатов. Нино пила чай с английским печеньем и беседовала с голландским консулом о Рембрандте и проблемах восточных женщин.