Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950

А теперь сузились, выцвели как-то, совсем, совсем не то, что раньше…

И мне так страшно…

Если бы я была уверена в Вас.

Если бы я знала, что мое лицо играет самую незначительную роль в его чувстве ко мне…

Помню, он мне сказал 18-го вечером: «Ты хорошенькая…»326

Скажет ли он это теперь…

Горев увлечен Ждановой, слыша кругом обо мне «постарела» и проч., начал, по-видимому, тоже охладевать, хотя к этому я отношусь с удивительным равнодушием.

Господи, скорее бы Вас. приезжал.

11 [августа 1907 г

.]. Суббота

«Пришла беда, растворяй ворота…»

Заболел глаз, веко красное, распухшее все… Сейчас опять отчаяние какое-то охватило…

Утром сегодня встала такая интересная, свежая, думала, что все кончилось, заживу теперь хорошо, весело, и вдруг.

Господи, Господи, за что?!

Если это надолго, я прямо с ума сойду. Не могу больше.

Вас. нет.

13 [августа 1907 г

.]. Понедельник

2 часа дня.

Вас. приехал. Кажется, вчера еще. Утром была в театре – но не видала его, вероятно, вечером придет. Когда Балиев сказал сегодня, что Качалов в Москве – я думала, с ума сойду [слово вымарано]. Я бегала по театру, пела, прыгала, вела себя как гимназистка…

Неужели сегодня я увижу его?! Мне не верится.

А может быть, он не придет сегодня в театр.

Настроение чуть-чуть получше последние дни. Сегодня опять долго смотрела на Жданову. Удивительно хорошенькая. Мне страшно. А я – такая некрасивая последнее время. Нарочно страшно много ем, чтобы пополнеть и хорошо выглядеть, но ничего не помогает – урод уродом.

Еще год – и я буду совсем старая. А Жданова расцветет, вырастет, Боже, лучше не думать об этом.

Заиграла шарманка – «Ожидание». Как грустно! Вспоминаются «Три сестры»327…

Господи, Господи, не оставляй меня!

14 [августа 1907 г

.]. Вторник

Утро.

Все еще не могу прийти в себя…

[Строка вымарана.]

Ночь почти не спала…

Чувствую себя так слабо…

Перед глазами прыгают какие-то блестящие точки…

Вас. …

Когда я шла домой вчера ночью, все вертелось у меня в голове и в душе радость боролась с отчаяньем.

Что-то чужое, чужое в нем [появилось!!!! – вымарано].

Господи, мне хочется крикнуть на весь мир!

А может быть, это от бороды и усов… Что-то чужое в лице… странное, новое…

Но он – такой интересный, молодой, крепкий.

Когда он подошел ко мне – все разбежались в один момент, и мы остались вдвоем. «А вы похудели, Аличка, лицо обострилось».

В коридоре было темно; он взял меня за обе руки и подвел к фонарю… «Похудели здорово…»

Потом ходили по коридору – и говорили, он рассказывал о лете, меня расспрашивал о новостях театра, о даче… Потом в перерыве его окружили со всех сторон, а я повертелась немного и ушла.

[Потом. – зачеркнуто.] Началась репетиция – я пошла в зрительный зал, села с Званцевым и Лаврентьевым. Вас. – стоял у [эстрады. – зачеркнуто] сцены, потом увидал нас и подсел. Сидели все время и болтали о разных разностях, о Фанни [Ф. К. Татариновой], о новых порядках в театре.

Много смеялись, и было так просто, хорошо, оживленно.

Потом Вас. ушел – и долго не приходил, я повертелась в коридоре, в буфете, забежала в контору – нигде его нет. Неужели он уже ушел домой?! И даже не простился…

Тупая боль сдавила все внутри. Пошла говорить по телефону с Милкой328.

Прохожу по коридору – стоит со Стаховичем329.

Немного отлегло…

Здесь еще…

Опять какая-то надежда.

Говорю по телефону.

Вдруг входят в контору – Владимир Иванович [Немирович-Данченко], Германова и Вас. Я кончила говорить – выхожу из будки. Вас. надевает пальто.

В голове опять стало как-то неясно…

Поздоровалась с Марией Николаевной [Германовой], Владимиром Ивановичем и стала подниматься по ступенькам кверху.

Вдруг – «до свидания, Алиса Георгиевна». Не глядя на него – подала ему руку и почти бегом бросилась вон.

Машинально пошла прямо в уборные…

В душе было одно тупое-тупое отчаяние.

Оделась – вышла на улицу…

В голове пусто.

Дождь моросит.

Черные тучи – повисли угрюмо.

В воротах – черный силуэт…

Сначала не обратила внимания. Потом присмотрелась – Вас. стоит, дожидается…

Остановились…

Взял мою руку, прижался губами.

Постояли немного молча…

Я бы с удовольствием вас проводил, дорогая Аличка, да уж очень у меня голова трещит, на извозчика сесть прямо не в состоянии, со мной бог знает что может сделаться, а идти пешком – уж очень далеко вы живете, ей-богу, и рассмеялся.

Милый…

Постояли еще немного.

Стали прощаться. «Давайте  Вас буду провожать…»

«Отлично». Пошли.

Молча…

«Вы ведь знаете, что когда люди встречаются после долгой разлуки, то как-то не о чем говорить».

«Конечно, конечно…»

«Я с удовольствием думал летом о том, как после спектакля – вы и Аполлоша [А. Ф. Горев] будете приходить ко мне – петь и пить чай».

«Почему же непременно Аполлоша?»

«Ведь неудобно же вам – одной».

Милый.

Несколько раз предостерегал меня – уговаривал застегнуться, отправлял домой, говоря, что я простужу ноги.

Дошли до подъезда.

«Ну, теперь я провожу Вас до угла». Довел до угла.