Алька. Огонёк

В шестидесятых годах начали прятать в трубу речку, протекающую рядом с заводом «Калибр», для чего на пустырь между Калибровской улицей и улицей Годовикова привезли и складировали железобетонные трубы и кольца большого диаметра, метра два или три, и мы стали ходить туда играть в салки на трубах. Занятие это было весьма непростое и довольно рискованное, иногда расстояния между трубами были такими, что, недопрыгнув, можно было изрядно приложиться о трубу или соскользнуть и изрядно ушибиться при падении. И недопрыгивали, и соскальзывали, и горько плакали от боли и обиды проигрыша, но всё равно приходили и с азартом носились, перескакивая с трубы на трубу. Трубы эти зачем-то охраняли, была построена маленькая будочка, в которой сидел сторож. Он поначалу пытался нас гонять, но, поняв всю безнадёжность своих действий, прекратил свои потуги по наведению порядка на вверенном ему объекте.

Года через три речку упрятали под землю, усадебка, в которой жили Корзухины, пошла под снос, а их переселили в одну из построенных неподалёку хрущоб – панельный четырёхэтажный дом. Им на четверых выделили двухкомнатную малогабаритную квартирку с совмещённым санузлом. Один раз, возвращаясь вчетвером с прогулки, мы решили подшутить над матерью Лёхи и Витька. Поднялись к ним на этаж, взяли Лёшку на руки, Славка, как самый здоровый, тащил один, взяв его за ноги, а мы с Витьком держали руки и голову. Позвонили, когда мать открыла дверь, внесли его вперёд ногами в узкий коридорчик и, держа на руках, стали объяснять, что ничего страшного, он просто ударился, когда упал, но сейчас придёт в себя. Лёха лежал безмолвный, трагично закинув голову. Мать их обмерла, побледнела, прислонилась к стене, держась одной рукой за горло и ничего не спрашивая у нас, только глядела на Лёшку. Тут он начал ржать, а мы за ним – шутка ведь удалась, но смеяться долго нам не пришлось, её лицо исказила такая гримаса гнева, что мы, недолго размышляя, просто разжали руки, уронив Лёшку на пол, и галопом ломанулись вниз по лестнице. Славке повезло меньше, ему надо было как-то перебраться через распластавшегося на полу Лёшку, пока он продирался к выходу, ему неплохо прилетело по спине и затылку, а уж Лёха собрал всё, что не досталось нам, мы слышали его вопли, заворачивая за угол дома. Наутро в школе братья гордо показывали синяки на спинах и руках.

В том микрорайоне, где проживали финты, мы познакомились со многими пацанами, играли вместе в футбол или во что-нибудь, иногда любили пошкодить, и, бывало, наши шкоды носили довольно жестокий характер. Помнится, заиграв футбольный мяч до такой степени, что на покрышке половина швов разлезлась, мы думали, как его можно ещё использовать, и один из наших новых приятелей, Витька Медведев, предложил вытащить из него камеру и набить кирпичами. Идею приняли, выдернули камеру, напихали битого кирпича, вынесли и положили на дорогу, сами картинно расположились неподалёку на площадке, изображая игроков в футбол, и стали ждать. Через пяток минут подъезжает «Москвич», останавливается перед мячом, потом вылезает водитель, мы кричим: «Мужик! Подкинь мячишко», – попался ушлый, поднял руками, всё понял, подошёл к мусорному баку и кинул в него нашу заготовку. Не прокатило, не поленились, достали мяч, всё повторяем, ждём. Подъезжает ещё машина, выходит водитель, разбегается и бьёт по мячу. Далее он сидит на асфальте и корчится от боли, мы ржём. Затем мужик встаёт, материт нас, грозя мордобоем, забрасывает мяч в кусты и уезжает. Мяч извлекается из кустов, и всё повторялось дня два. Закончила наши игры мать финтрусов, придя к нам на площадку и сообщив, что через полчаса с воспитательными целями сюда придут с кольями люди, которых мы покалечили. Нас как ветром сдуло, и в футбол мы на этой площадке не играли до следующего лета.