Альковные секреты шеф-поваров

Он отлично знал, кто затаился в запертой кабинке.

Брайан Кибби сидел на унитазе, стараясь не дышать, морщась от режущей боли. Жесткое сиденье травмировало истерзанный зад. Пока в туалете никого не было, он изо всех сил боролся с диким желанием помусолить член, но тут вошел Скиннер и своими песенками невольно помог обуздать мастурбацию. Теперь к боли в заду прибавились угрызения совести, и Кибби почувствовал себя совсем худо.

Господи, помоги мне, укрепи, дай силы…

Скиннер улыбнулся закрытой кабинке. Снаружи в матовое стекло ударила мокрая дробь: начался дождь. Да, хорошо бы очутиться в Сан-Франциско, подумал Скиннер.

Хорошо бы очутиться в Эдинбурге! Фотографии оживляют память. Эдинбург… что за город! Там всегда правильная погода – так и тянет пойти в бар. А здесь?! Проклятые сезонные ветры опять все испортили, подняли температуру до сорока градусов. В южной Калифорнии они особенно свирепы. Интересно, что думают праворадикальные мракобесы, когда горят их дома? Наверное, считают, что настал Судный день и Бог наказывает тех, кто голосовал за Арнольда. Все правильно: христиан стало как грязи, а львов поистребили; приходится прибегать к огню.

Нет, такая погода решительно не для кухни! Сейчас бы на пляж – и загорать целый день. Но шиш! Едва отвернешься, как этот предательский поваренок, обиженная примадонна, норовит поставить свое клеймо на твое ризотто с креветками. А сегодня вообще надо явиться спозаранку, потому что сантехник будет прочищать раковину.

Я еще раз проглядываю старые шотландские фотографии, что нашел на днях (точнее, Паоло их нашел, копаясь в своем барахле). Год, наверное, 79-й или 80-й. Ее знаменитая прическа – почему она тогда казалась вызывающей? Ее улыбочка… А рядом этот гусь в позорном комбинезоне. И Алан – в рыхловатой фигуре уже видна злорадная усмешка пробудившегося гена ожирения. У него сейчас, я слышал, все на мази. Идеальный пример: из грязи в князи. Интересно, как остальные устроились?

Да, времена здорово изменились. Старые фотографии всегда нагоняют меланхолию. Я прячу их в конверт и кладу на столик в прихожей. Выхожу на улицу, спускаюсь с крыльца. Принимаю решение: до работы добраться пешком.

И вот я шагаю по улице Кастро, через это забавное гетто, где после Второй мировой осели молодые демобилизовавшиеся фермеры. Отведав на войне тугую сладость мужской жопы, они уже не хотели возвращаться назад, на унылый Средний Запад: перспектива жениться на свинорылой рожающей машине и до гробовой доски сидеть на сексуальной диете их не очень привлекала. Демобилизация, воссоединение с семьей – для нас этот рубеж, наоборот, стал мобилизацией и точкой отрыва. Впервые в истории мы основали настоящий городок мальчиков.

Старый бар пытается меня завлечь, но я не поддаюсь, сворачиваю на Филмор, затем на улицу Хайт. Мое воображение по сей день потрясает величие этого города, поднявшегося сперва на золоте, а потом на микропроцессорах. И зачем я не зашел в старый бар? Несколько лет назад обязательно заглянул бы в сумрачную прохладу, опрокинул кружечку, послушал сплетни.

Может, это оттого, что сегодняшняя улица Кастро, с ее нарочито голубыми сантехниками, автомеханиками и мясниками, кажется мне удручающе фальшивой и поверхностной. Еще один аспект глупой одержимости нашего общества вопросами половой ориентации. Неужели мы, гомосексуалисты, изменили мир к худшему? Ах, если бы мы только понимали, борясь за свои права, что процесс починки раковины никак не связан с ориентацией сантехника! Категорически не связан. Абсолютно асексуальный процесс.

Я прихожу в ресторан. Копающийся в раковине юный сантехник идеально иллюстрирует мою мысль: его имперсонация стереотипного гомика столь совершенна, что он похож на андроида из фильма «Я, робот».

– И что же вы туда кидаете, мистер Томлин? – жеманно вопрошает он, выпрямляясь и стряхивая со спецовки комья гнилых отбросов.

– Это кухня, зай! – отвечаю я.

Потому что это действительно кухня. Не пляж, не курорт, а сраная вонючая кухня.

По безупречно стерильной кухне, охая, чихая, пердя и делая пометки в блокноте, бродил с инспекцией бедный Брайан Кибби. Его упоение собственным ничтожеством было так велико, что он даже не задумывался о реакции окружающих. Шеф-повар ресторана «Рю Сен-Лазар» Морис Легран с возмущением смотрел на смрадное растрепанное существо, пришедшее инспектировать его ресторан. Чистейшее издевательство! Хватило же у них наглости!..

Морис Легран сразу после инспекции позвонил Бобу Фою. Тот немедля вызвал Кибби на ковер – и попросил Дэнни Скиннера присутствовать при разговоре.

Дэнни Скиннер, развалясь на стуле, с наслаждением любовался жалким видом Кибби, стыдливо вошедшего в кабинет.

– Садись! – рявкнул Фой и пустил по столу листок бумаги; Кибби начал читать, рука его плясала. – Что это, по-твоему, Брайан?

– Я… я… – забуксовал Кибби.

– Это жалоба нашего клиента Мориса Леграна. Он называет тебя неряхой, ходячим позором. – Фой изогнул бровь. – Думаешь, у нас есть основания для тревоги? – Он презрительно оглядел изможденного работника и сам себе ответил: – Я думаю, что есть.