Руки затряслись еще сильнее. Я аккуратно свернула лист и положила обратно в конверт, понимая, что наворачивающиеся слезы вот-вот испортят письмо. Это чудесное письмо. Сколько чувств и души в него было вложено… Невольно пронзали голову мысли, что прочитай я это два года назад, все могло бы быть по-другому. Но все есть так, как есть, ничего не изменить. Да и не нужно, наверно, менять. Под конец сложилось впечатление, что сам вопрос – последний абзац – писал не Хэнк. Потому что там было заложено именно то, что я хотела услышать тогда в Парусе, в наш последний разговор. Хэнк – вольная птица. Это не идет у меня из головы. Он как будто делится на две личности. Для одной я – муза, а для другой – лишь очередная попутчица в вагоне поезда. Сложно распознать, где есть настоящий он, потому что с одним мне хочется остаться навсегда, а другому высказать все наихудшее. Может он настоящий и есть в этой комбинации разных сторон.
Только эта мысль проскочила, как из-за угла вышла другая медсестра.
– Можете навестить своего друга, – сказала она, посмотрев на меня.
Друга… Как будто мы когда-то были друзьями. Это не дружба и не любовь в том понятии, которое привыкло закладывать человечество в подобные слова. Только сейчас до меня дошел смысл, который Хэнк пытался передать в Парусе. Нам и нашим чувствам нет объяснения…
Я зашла в палату и своими зареванными глазами посмотрела на Хэнка, как ребенок, которому только что рассказали, что Дедушки Мороза нет. Он лежал с перемотанной головой под капельницей и пялился в потолок, как будто не заметил, что кто-то вообще зашел. Тихо подойдя, я взяла своими трясущимися руками его руку. Какая же она теплая. Как же хорошо это чувствовать.
– Миа? Неужели, я все же попал в рай… – пробормотал Хэнк и, улыбнувшись, посмотрел на меня.
– Нет, дурачок. – Я улыбнулась в ответ. – Ты попадешь в ад за то, что заставил меня так волноваться.
– Как ты здесь оказалась? – хрипя, спросил он.
– Потом расскажу. Я никуда не уйду, а ты отдохни.