Две недели каждый день я приезжала в больницу. И с каждым разом лицо Хэнка становилось все бодрее. Я не сказала ему о том, что прочитала то письмо. В этом не было никакого смысла, потому что оно ничего не меняло. Сейчас, пережив одиночество, которого я когда-то так боялась, пришло смирение и какая-то легкость. Одиночество, вообще, странная штука. Сначала дается больно, но со временем привыкаешь, и тебе начинает нравиться быть с самим собой. В отношениях с Бессом меня практически перестало устраивать то, какой я стала. Вернее, даже не то, что я приобрела, а то, что потеряла. Меня убивало отсутствие меня в своем же поведении, словах, эмоциях. Как будто подстраивалась под человека и разрушала свою индивидуальность. Но теперь границы понимания расширены и гармония найдена. И я знала, что у Хэнка тоже эта гармония есть. Как и в прошлые разы, я видела, что пламя жизни может потухнуть, помести его в границы, в банку стереотипов, отношений и общественного мнения. И, конечно, я боялась признаться самой себе, насколько он мне дорог. Боялась выпустить наружу ту чувственную заботливую девочку, раскрыться, потому что невольно, раненная много раз в самое сердце, защищала его от очередного вторжения. Мы разговаривали часами, рассказывали о своей жизни и обсуждали вселенские вопросы. Но пришел день выписки, и я не приехала.
Два года и два месяца спустя
Каждый день опять начинался с того, что я вставала с кровати, подходила к зеркалу, рассматривая растрепанные волосы, умывалась холодной водой, била себя по лицу со словами: «Соберись, тряпка» – и шла на работу, пытаясь натянуть маску безразличия. Хэнк не хотел уходить из моей головы. Я раз за разом прокручивала все варианты дальнейшего хода событий, вспоминала в мельчайших деталях все, что было, строила дурацкие фантазии про параллельные миры и апокалиптические сюжеты. В зависимости от настроения, Хэнк в них вел себя по-разному каждый раз. Но каждый чертов раз я приходила к мысли, что
В таком коматозе находилась я месяц. А может и два… Не знаю, сбилась со счета. Жизнь превратилась в рутину, работа затягивала все сильнее, и я находила утешение только в балконах. Да-да, вы не ошиблись, подумав, что я та еще дурочка. Вернулась к излюбленной привычке. В Москва-Сити, где находился наш офис, на балконе двадцатого этажа между пожарным выходом и общими коридорами я проводила по несколько часов в день, просто смотря на мелких людишек внизу, на бескрайнее небо и переливающиеся вдали огоньки улиц и домов.
– Ну почему он не идет у меня из головы? – сказала я вслух сама себе. – Мы же не можем быть вместе, это очевидно. Мы все испортим! А я так не хочу его терять…
– Какой-то порочный круг. – Чей-то голос, появившийся из неоткуда, разорвал фоновое шипение города и ветреных порывов.
Я оглянулась по сторонам – никого. Мерещится мне уже что ли… Пора, наверное, к психологу. А, может, и к психиатру. Не теряя веры в свой здоровый мозг, я перевесилась через перила и еще раз посмотрела по сторонам.
– Ты должна попробовать! – снова раздался тот же голос, и я поняла, что звук идет сверху.
Запрокинув голову, я увидела паренька, лет двадцати, ничем не примечательного, в деловом костюме с ухоженной стрижкой. Простой работяга, которых в одном только этом здании тысячи, а, может, десятки тысяч. Но в этот момент он почему-то выглядел для меня как ангел-просветитель. Я стояла и пялилась на него, забыв про высоту, про город и небо. А он, как раз-таки, глядел вдаль, не обращая на меня никакого внимания.
– Не попробуешь – не узнаешь, – выкрикнул парень, не отрывая взгляд от горизонта.
– Падаем, – прошептала я, вспомнив сценку из «Утиных историй», и улыбнулась.
– Поверь, ты будешь всю жизнь жалеть, если сейчас упустишь шанс… – продолжил он.
Брови паренька сморщились, как будто он увидел в небе что-то плохое, например, надвигающееся торнадо. Я машинально обернулась – синие просторы были покрыты густыми тучами, между которых виднелись маленькие проблески неба.
– Он умрет, – вдруг снова послышался голос сверху. – Однажды он умрет, а ты все будешь медлить. Не повторяй моих ошибок…