АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино

Как только фильмы Гая Мэддина стали просачиваться в программы больших кинофестивалей — не в конкурс, разумеется, — для дешифровки его бесшабашных штудий выстроилась громадная очередь специалистов по «особо важным» киноведческим заданиям, и они, специалисты, наперебой стали предлагать ключи к мэдденовским «запретным комнатам» (так назвался один его фильм, о котором речь — в нашей с ним беседе на Берлинском кинофестивале 2007 года). Количество терминов, разумеется, зашкаливает — «пост-постмодернизм», «ретропанк» etc. Но порой хочется отбросить куда-нибудь в сторону весь этот нескончаемый поток премудростей при всем к ним уважении и вспомнить наипростейшую фразу Мэддина, которую он произнес в одном из интервью: «Я больше всех на свете любил и люблю свою бабушку». Предельный эгоизм не в квадрате, а в в кубе — такой мог позволить себе даже не маменькин, а вконец расшалившийся бабушкин сынок. Тут дело даже не в том что воображаемой бабушке, вполне возможно, пришлись бы по вкусу стилевые штудии в духе 1920–1930-х годов, а в том, что Мэддин не боится выплеснуть на экран свою подростковую оторопелость при виде мира, открывшегося чуть ли не сразу после разрезания материнской пуповины. Его фильмы вполне могли бы сойти за экранизацию видений только что родившегося дитяти, которому понадобится лет пять-шесть, а то и больше, чтобы понять, что мир состоит из кубов и прямоугольников, денег и секса, жизни и смерти, наконец. Вот такая «доевклидовая» режиссура при всей своей бурной броуновской природе абсолютно инфантильна, беззащитна. Мэддин, порой вынужденный следовать монтажным «восьмеркам» как необходимой (для него, наверное, невыносимой) рутине так называемого нарративного движения сюжета, бросает восьмерочные переброски планов предельно маленькими кусками, огрызками, ошметками — как добрый хозяин — скулящей под столом дворняге кусман от ромштекса, чтобы никто не видел. Вот уж кто смог бы точно экранизировать «Улисса» — ведь всё, что мы видим на экране, не имеет право называться реальностью, все происходит исключительно у него в разгоряченном сознании, которое еле-еле успевает «экранизировать» вспыхивающие и воспаляющиеся, как железы ребенка при кори, образы. И в самом деле — кому из премудрых зрителей придет в голову называть «сюжетом» сюжет о «Чемпионате мира на самую грустную песню»? Самойловское «Я маленький, горло в ангине» — вот что такое Мэддин, но он не знает русского.

Сто лет после детства