АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино

— Представьте себе человека, который живет в маленьком городке, имеет гражданскую профессию. И вот его одевают в военную форму и говорят: «Ты отправишься за океан воевать с немцами, которые тебе лично ничего не сделали, потому что ты за океаном. Тебе ничто не угрожает, твоей стране ничто не угрожает, но мы должны воевать». И вот он с друзьями едет за океан, и все его друзья погибают. Море крови. Он воюет, воюет, и в конце войны попадает в концлагерь, вроде Освенцима или Бухенвальда, и видит, как тысячи и тысячи голых трупов сгребают бульдозерами. Его охватывает гнев. Он думает: «Как такое возможно? Кто за это ответит?» Не может быть, чтобы во всем были виноваты только Адольф Гитлер, Геринг, Гиммлер и Геббельс, или Бальдур фон Ширах, пять или десять человек. Это же целая система. А как же те, кто работал на авиационных заводах, на химических предприятиях? Как же вся страна? И он, полный негодования, желает найти преступников, которые это сделали, или тех, кто этим преступникам помогал. Это личная сторона проблемы, но есть еще и официальная сторона. Он — офицер, и от генерала поступает приказ: «Вы должны признать Фуртвенглера виновным». Получается, что приказ и личные чувства составляют органичное единство. Вот и всё. Что бы вы сделали в данной ситуации, думая о тех, кто убил ваших близких в России? Как бы вам следовало поступить?

— Как вы пытались найти особые кинематографические средства, чтобы сгладить некую театральность первоисточника, предназначенного для сцены?..

— Что значит кинематографические? Что кино может сделать такого, что не под силу другим видам искусства? Крупный план — это живопись, сюжет — это литературное произведение, роман или рассказ. Эмоции могут быть переданы в музыке. Что может кино показать не так, как другие виды искусства? Портрет человека? Нет. Рембрандт, Тициан, Франс Хальс, я мог бы назвать и других художников, умели писать портреты, но человеческое лицо, живое человеческое лицо с чувствами, которые рождаются на глазах у зрителя или переходят в другие чувства, — вот это и есть кино. Наш фильм основное внимание уделяет лицам. Почему же это не кинематографично?

— Режиссер тоже должен время от времени идти на компромиссы?

— Без компромиссов я не смог бы жить. Я работаю с целой командой, человек 50–70. Все талантливы, всем хочется сделать что-то хорошее. Все полны энергии. Порой эти энергии вступают в конфликт. Даже положительные заряды конфликтуют. Моя задача — найти компромисс между вашей хорошей идеей и его хорошей идеей и привести их к общему знаменателю. Компромисс для меня крайне важен. Это не что-то отрицательное. Компромисс значит идти навстречу людям, учитывать другое мнение, талант других людей. Я не считаю, что мои идеи всегда самые лучшие. Может быть, у вас, у нее или у него появится более хорошая мысль, так почему бы не воспользоваться ей? И если я меняю решение и использую вашу идею это компромисс.

— Для сегодняшнего зрителя надо упрощать или усложнять?

— Пожалуй, я уже не стремлюсь выработать новый стиль. Я хочу рассказать историю, а история уже сама находит свой стиль. Как режиссер я не интересуюсь спецификой кинопроизводства. Мне бы хотелось, чтобы зритель меня понял и больше ничего. Чтобы ему всё было ясно, просто, понятно. Так я понимаю свою работу. И может быть, еще развлечь зрителя, потому что они пришли посмотреть фильм, посидеть в кинотеатре вместе с пятистами других зрителей. Я хочу им что-то сказать, и это для меня важнее всего. Предположим, у вас болит голова, и я намерен дать вам аспирин. Но вы не можете пить горький аспирин, поэтому я добавляю шоколадку. Вот и всё.

— Что значит развлекать трагедией?

— Можно развлекать и трагедией, и комедией, просто должно быть интересно. Вы обязаны пробудить интерес аудитории. Я не верю в скучные фильмы. Если в кинотеатре через 15–20 минут мне становится скучно, я хочу уйти.

— Вы были очень молодым парнем, когда получили приз за свой фильм «Отец», правда? У вас сохранились какие-то воспоминания о том времени. Все было иначе, а может быть — не всё?