АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино

— Пожалуй… потому, наверно, что это исповедь. Признаюсь, для меня это стало большой неожиданностью. Никогда не думал, что Кристина Янда захочет говорить перед камерой, — я мог надеяться, что она только с глазу на глаз со мной согласится разговаривать так откровенно. В результате получился фильм об актрисе, которая, с одной стороны, — персонаж фильма, а с другой не перестает быть собой, живет в реальном мире. Такое редко удается, в художественных фильмах в основном бывает так: развивается некий вымышленный сюжет, в котором рассказывается об актере. Есть много пьес на эту тему, в том числе прекрасные российские, из них пошли крылатые фразы, например… как это в, по-моему, в «Без вины виноватых» (говорит по-русски): мы артисты, наше место в буфете. И так можно сказать… В чем сила этого фильма? Мне кажется в том, что придуманная история — литературное произведение, написанное не для экранизации, — стала историей совершенно реальной. Интересная штука: у меня такое впечатление, что кинематограф движется именно в этом направлении — появляются фильмы, в которых режиссеры стараются совместить две вещи: вымысел и абсолютную правду документа.

— Какие опасности тут кроются: ведь это история, чрезвычайно приближенная к жизни, вы говорите о своем близком друге.

— Да, определенный риск тут был. Будь я моложе, никогда бы на такое не решился. Но я снимал уже свой пятидесятый фильм, много чего повидал и подумал, что это знак свыше — судьба захотела, чтобы наша встреча с Кристиной Яндой состоялась. Ведь Кристина дебютировала в кино у меня, в «Человеке из мрамора», так что мы уже много лет знакомы, много лет дружим. Главное, возможно, в том, что она вовсе не мне хочет открыть душу, она вообще хочет свою историю рассказать, а я только посредник. Поэтому камера не вмешивается в ее рассказ, неподвижна, не приближается — актриса не исповедуется перед камерой, как, например, это бывает на телевидении, она просто рассказывает. По-моему, слова сами по себе сильнее, говорят больше, чем в случае, если бы она этот текст сыграла. Иначе получилось бы «всё на продажу», а Кристина этого не хотела, ей хотелось просто поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, показать, что́ они значили для нее как для женщины, матери, жены. Думаю, это был мой долг.

— Это фильм о смерти, но, несмотря на трагический финал, он показался мне очень светлым. Как вы этого добились?

— А это есть в рассказе Ивашкевича. Всякая смерть вызывает протест, особенно смерть молодого человека, ведь у него еще целая жизнь впереди. Почему именно он тонет? — более естественно было бы, если б ушла она, а он остался и продолжал жить. Зритель не желает с этим соглашаться, бунтует. Важная составляющая фильма — природа, хотя в действии она не участвует, не мешает и не помогает героям. И главная заслуга тут оператора, моего друга Павла Эдельмана, который как раз сейчас работает здесь, в Берлине, с Романом Полански, мы вчера с ним виделись. Он сумел прекрасно передать связь между двумя персонажами фильма и природой, показав, как, например, их освещает солнце… Что-то похожее было в античных трагедиях — они игрались в залитых солнцем греческих амфитеатрах. В театральной постановке такое передать невозможно. Мы решили природе не помогать. Не создавать, скажем, некое настроение, например, меланхолическое — нет, мы предоставили бессмертной природе полную свободу.

— Вы прожили долгую, очень интенсивную жизнь в кино, но сейчас пришло много новых режиссеров. Вы не чувствуете себя одиноким в этой толпе?

— Нет. Я столько лет был связан с польской кинематографией и всегда хотел, чтобы нам на смену пришли способные, замечательные люди, и верил, что они придут. Конечно, плохо, когда ждать приходится долго. Я свой первый фильм сделал, когда мне было 27 лет. Помню, как я был счастлив, увидев на экране в титрах свою фамилию. Многие режиссеры начинают поздно, но это не их вина. Сейчас ситуация улучшается, кинематографу оказывается кое-какая поддержка, надеюсь, мы тоже найдем способ, чтобы готовые фильмы выходили на экран, у нас сделать фильм и показать фильм — две совершенно разные вещи, на прокат нужно получить из бюджета дополнительные средства. Думаю, мы и этого добьемся. Мне бы хотелось, чтобы кино жило, в конце концов, оно возникло в 1945 году, в очень трудный момент, испытало множество ограничений — цензурных и прочих, и мне было бы очень горько, если бы этот вид искусства утратил свое значение. Надеюсь, этого не произойдет.