Аллегро

— Здравствуй, Женечка, здравствуй… — распевно здоровается она, в голосе мёд и горький укор. — Как это я потерялась, если ты мне сказал — сам позвонишь… Вот я и ждала… Не дождалась. — Оглядывается, и с преувеличенным интересом спрашивает. — А где же твои неразлучные друзья-музыканты?

На лице Тимофеева рассеянная полуулыбка-полумаска, он её кажется и не слышит, ловит последнее.

— А, Сашка с Женькой? А они в… — рука сначала взметнулась вверх, но в неопределённости зависает, он рассеянно признаётся. — Не знаю где… Домой наверное поехали.

Стараясь выглядеть независимой и спокойной, это ей плохо удаётся, девушка усмехается.

— Понятно. А ты, значит, гуляешь…

— Да, вот… — соглашаясь, Евгений разводит руками. — Воздухом дышу… Прогуливаюсь… А ты ездишь…

— А что мне делать? Ты же не звонишь… — в упор глядя, пытаясь «расшевелить» парня, достучаться, замечает она. — И замуж я, кстати, не вышла… — подчёркивает это, и вообще уж с особым значением сообщает. — А могла бы уже… — Видя, что Тимофеев и на это не реагирует, девушка горько усмехается. — Странно, что ты всё же спросил: где я потерялась… Как где? А кто мне сказал пока не звонить, не приезжать? Ты! Забыл?

— А-а-а, да-да… Кризис жанра… — находится Тимофеев.

— Чего кризис?

— Жанра, говорю… Души…

— А-а-а! Ну да, души… И что, не прошёл ещё?

— Кто?

— Кризис твой.

— Кризис? Нет, не прошёл. Скорее усилился.

— Может, я помогу чем? — в голосе девушки заметна надежда. — Сам говорил, что я успокаивающе на тебя действую… Что руки у меня волшебные, губы, и вообще.

— Я говорил? А, да, говорил… Волшебные… Но, Нинуль, ты извини, тут столько произошло, что…

— А у меня новое платье… — перебивает девушка. — И причёска тоже… Я думала ты заметишь…

— Где? А, да… Я заметил… А который сейчас час? — голос у Евгения пустой, серый, отстранённый. Больше задумчивый.

— Сейчас? — вглядываясь в странное лицо Евгения, настораживается девушка. — Ещё рано… — и вновь в глазах вспыхивает надежда. — Мы можем… — но видя его «пустое» лицо, она переспрашивает. — А что?

— А в Европе сейчас сколько? — совсем уж вдруг о чём-то необычном спрашивает Тимофеев. — Не знаешь?

Взгляд у Тимофеева закрытый, не знакомый и странный, как у душевнобольного. Таким она его не знает, она пугается.

— В Европе?

— Ну да, за границей… — спокойно поясняет Тимофеев.

— А, за границей! — всё так же не понимая, переспрашивает девушка. — Смотря где!

— И я… если б я знал… не знаю… — на одной ноте тянет Евгений. — Но где-то там…

Девушка с тревогой смотрит на Тимофеева, потом с мольбой произносит. На глазах слёзы, в голосе тоска.

— Женечка, что с тобой, что? Я так не могу… Я извелась вся… Ты от меня прячешься… Ты меня не любишь? У тебя кто-то есть? Скажи, только не ври… Кто? Я ничего не понимаю… Я люблю тебя…

Тимофеев растерянно хлопает глазами, прячет взгляд.

— Нина… Ну что ты, что ты! — бормочет он. — И я тебя люблю… Люблю… Я думал, что люблю… Оказывается… Она там, в Европе… а я здесь… Понимаешь? И ничего я ей не успел сказать! И ничего не могу сделать… Уже столько дней прошло… Нинуль, ты не плачь, ты что… Ерунда какая! Ты должна быть сильной, такой же красивой, обаятельной, тебя же перспективный жених где-то ждёт… Ты же за рулём, и… И… А я… Вот… Сама видишь… Извини… Езжай, езжай, — тебе зелёный… — показывает на зелёный цвет светофора.

Как во сне, огибает дверцу автомобиля, свесив голову, медленно плетётся по тротуару… Не упругим решительным шагом идёт, как всегда, как раньше, а плетётся — представляете? — пле…

Да…

Именно таким и стал Тимоха. Себя потерял… Без веры потому что, на одной сжигающей любви, и надежде.

Главное, друзей своим состоянием изводил. И они вместе с ним краски жизни потеряли, особенно Санька Кобзев с Лёвой Трушкиным. Не знали что и делать? За глаза от Тимохи уже ругали эту американку: за каким, понимаешь, приезжала, и вообще.

— Я настаиваю, господа, на внесение этой работы на конкурс. Пожалуйста. Она достойна.

В большой комнате-кабинете трое. Мужчина пожилого возраста, лысый, крупный, в больших очках, с негаснущей улыбкой на устах. Экс-банкир, меценат, Председатель Оргкомитета Международного конкурса, в прошлом выдающийся дипломированный пианист, профессор, преподаватель. Женщина — тоже в возрасте, тоже в очках, в едва заметной тонкой оправе, тоже улыбчива. Вице-премьер по культуре Швеции, председатель Комиссии европейских стран по развитию культуры, искусства и спорта. И Гейл Маккинли. Тоже член Оргкомитета, она только что прилетела из Москвы.

Беседа проходит в Стокгольме, в центре города, а офисе экс-банкира. В дружеской, неформальной атмосфере, в широких, мягких креслах за кофейным столиком и прохладительными напитками. Они говорят то на шведском языке, то незаметно для себя переходят на французский, то на английский…

— Поверьте мне, господа. В другом случае, я бы не настаивала!

— Никто не спорит, госпожа Маккинли, — изящным движением пальцев руки поправляя очки, мягко оппонирует дама. — Но сроки вышли, объём набран. Мы уже заканчиваем прослушивание представленных работ…