Алло, милиция?

– Нас в сто раз чаще имеют, чем мы – секретарш из торговли. Узнал чо полезное?

– Не торопи. Сначала надо расколоть на чистосердечный секс, только потом – на чистосердечное признание. А пока я тебе другое предложу. Умеешь гаражи взламывать?

* * *

Настя объявилась в общежитии только около шести, не предупреждённая заранее о театре, и Егор начинал подумывать подарить билеты Варе с Марылей. Наконец раздался стук в дверь, и в проёме показалась лохматая голова с веснушками на лице.

– Девочки сказали – ты меня несколько раз спрашивал. Случилось что?

– Случилось! – он с готовностью захлопнул учебник. – Идём на спектакль Театра Сатиры. Если нет других планов, конечно.

– Когда?

– К семи. Скоро выходить.

– Ой… Но это же театр! Надо платье надеть, подкраситься, не просто же…

– Тогда я нацеплю костюм комсомольского чинуши. Вообще-то собирался идти в джинсах.

Только сейчас она обратила внимание на обновку.

– Откуда?!

– Купил. Как начал встречаться с тобой, стало не всё равно, как выгляжу. Короче! Вот как есть – такая и иди. Вся публика обзавидуется, больше ни у кого нет столь рыжей подруги.

Не зная, радоваться ли по поводу «не всё равно» или расстраиваться из-за подколки о рыжей, Настя упорхнула. Вернулась через двадцать минут, всё же в платье и с чуть подкрашенными губами.

– Куртку у кого-то одолжил?

– Приобрёл. Слушай! Моя служба открывает неожиданные возможности. Правда, и требует много. В субботу не увидимся, я на задании.

– Каком?

– Секрет. Должен соблазнить любовницу вора в законе и выведать у неё секреты криминального мира. Ты не против?

– Ну что ты! Действуй. Сравнишь со мной и поймёшь – я лучше.

– Никаких сомнений. Но что поделаешь – служба.

Шутка «сравнишь со мной» прозвучала с плохо скрытым внутренним напряжением.

Они отправились пешком, до театра имени Горького было около двадцати минут быстрым шагом. Не располагавшая служебной «шестёркой» Настя носила удобные сапожки без каблука, туфли сунула в сумку.

– Спектакль какой?

– Что-то про аптекарей. Ширвиндт, Мишулин, Папанов. Вспомнил! «Таблетку под язык».

Настюху пробил такой смех, что она на миг даже остановилась, выпустив локоть спутника.

– Аптекарей?! Это пьеса белорусского драматурга Андрея Макаёнка про председателя колхоза. Ты же в школе проходил Макаёнка!

– Проходил мимо и забыл.

– Убиваешь меня! А Короткевича ты хотя бы не забыл? Или Василя Быкова?

Не желая падать лицом в лужу, тем более – его нос находился уже в сантиметре от той лужи, Егор вспомнил имя литератора-диссидента, о котором слышал в КГБ.

– Не смейся. Лучше почитай мне Бородулина.

Без всякой паузы, словно весь день готовилась, Настя принялась декламировать:

Мы больш сваёй ахвярнасцю вядомы,
Мы, беларусы,
Мы – народ такі.
Ахвотна забываем, што мы,
Хто мы.
Згадаюць
Нашай памяці вякі[12]

.

А ведь белорусы – самые близкие родичи русских, но и здесь бродят настроения, которые через шесть-семь лет выльются в требования воли, думал Егор. Потом, после нескольких непростительных ошибок Горбачёва, развалят Советский Союз. Гэбисты вроде Сазонова и Образцова понимают пагубность подобных веяний, но ничего не делают – не могут или не хотят.

– Насть… Бородулин в школьной программе, нет?

– Конечно! И этот стих – в числе рекомендованных. Хоть он на грани дозволенного. Нас учат втолковывать школьникам про великую новую общность – советский народ. А не про особенности белорусской нации.

– Тогда расскажи что-нибудь… Нешкольное.

Они перешли через Немигу.

– Ладно. Слушай. Только – никому. Одну из наших по инстанциям таскали за это стихотворение.

– Могила.

Девушка задумалась буквально на пару секунд, вспоминая слова. Снежинки падали на непокрытую рыжую шевелюру.

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей…

Последние слова о том, как солдат снимает и присваивает валенки со своего всё ещё живого друга, потому что «нам ещё наступать предстоит», Настя выговорила глухо, печально, словно через силу.

– Понимаешь? Зою обвинили в том, что она публично на филфаке прочитала стихотворение, воспевающее мародёрство. Но ведь в этих словах – настоящая правда жизни! Жестокая – да. Тысячи людей переписывают «Мой товарищ, в смертельной агонии…» от руки, учат наизусть. Как песни Высоцкого – переписывают друг у друга на магнитофон, а «Мелодия» как издевательство выпустила единственную пластинку с «Утренней гимнастикой».

– Это тоже были стихи Бородулина? Про валенки?

– Ты что! Ион Деген. Танкист. Белоруссию освобождал. Подробностей не знаю, его никогда не включат ни в программу средних школ, ни вузов.

– Думаешь?