Альма. Неотразимая

Миро закрывает тетрадь. Он вдруг осознал, что делает. Сообщает полицейские сведения малознакомому человеку и этой слишком уж безупречной негритянке. Он возвращается к секретеру, запирает бумаги на ключ, подходит к столу. Затем приближается к Альме.

– Надеюсь, это не рабыня с ваших островов. Вы ведь в курсе законов?

– Закон мне известен, – говорит Кортес. – Эта девушка такая же свободная, как я. При мне есть все подтверждающие это бумаги.

Несколько месяцев назад губернатор запретил въезд в Луизиану рабам с Сан-Доминго. Всюду говорят об их любви к мятежам. Эта отрава не должна перекинуться на их край.

– Прикройте ей голову, – ворчит губернатор.

Ещё один свежий закон запрещает темнокожим женщинам ходить с непокрытой головой. Его продвинули некоторые белые жительницы Луизианы. Они полагали, что такие непристойные причёски подвергают опасности верность их мужей.

Присмотрись кто-нибудь повнимательней к буйно разросшейся груде законов, направленных против рабов, и станет ясно, что страх часто не с той стороны, с какой ждёшь его увидеть. Белые люди у власти живут в постоянном страхе, хотя и не признаются себе в нём.

Дверь распахивается на две стороны.

На этот раз за ней не белая девочка, а высокий темнокожий мужчина в ливрее с золочёными пуговицами. Словно в кошмаре, он повторяет ту же фразу, что и дитя:

– Сударь, в музыкальной гостиной лошадь.

Губернатор вскакивает. Жестом он просит посетителей оставаться на месте. Затем выходит из кабинета, закрыв за собой дверь. На главной лестнице он видит сидящую на ступеньках Матильду.

– Я же вам говорила, – шепчет она отцу.

Он спускается, минует переднюю и входит через двойную дверь в музыкальную гостиную, что под его кабинетом. По центру красного ковра, в окружении изысканной мебели, стоит белая лошадь – точно под ногами Альмы. Это Дымка.

Возможно, человек и унаследовал от зверей некоторую беспечность и жестокость, но погасил в себе смелость, верность и всё то лучшее, что есть в животных.

21 Красная тетрадь

Два часа назад в расположенное неподалёку от губернаторского дома ателье Анатоля, самого известного новоорлеанского портного, прибыла Изабель Бубон-Лашанс на спортивной одноколке, запряжённой её новой лошадью Силки. Она всегда правит сама, на манер амазонки, но прячет кучера на приступке сзади, на случай, если в колесе сломается какая-нибудь из четырнадцати спиц шарентского вяза.

Прибыв на угол улиц Руаяль и Сент-Анн, мадам Бубон-Лашанс подождала, пока Анатоль не выйдет её встретить. Из-за дорожной пыли она была ещё бледнее обычного. Поместье Лашанс находится в трёх льё от Нового Орлеана, на другом берегу реки. Она оставила повозку с лошадью на кучера, гордясь недавней покупкой Силки у англичан из старицы. Она даже не стала менять имя, которое те ей дали: Силки. Ей нравится, как современно оно звучит, сразу выделяя эту лошадь из числа волов, мулов и ломовиков, которых на плантации называют так же, как рабов: Валун, Лизетта, Косынка, Смехач.

Однако, когда кучер входит, чтобы сообщить об исчезновении Силки, мадам Лашанс находится в весьма шатком положении: она стоит на скамеечке в примерочной, напоминая ежа из-за ощетиненного булавками будущего платья, а вокруг снуют помощницы Анатоля.

– Пропала? Силки?

– Я распряг её, чтобы ей сбрую воском натёрли, – говорит конюх.

– И где ты сам был?

– Отдавал сбрую, чтобы натёрли.

Мадам Бубон-Лашанс топает ногами.

– Куда?

– Да вот напротив, сапожнику.

Она хочет хорошенько пнуть кучера, но одно лишнее движение – и её могут проткнуть булавкой или ножницами.

– Анатоль! Отпустите меня.

Портной Анатоль, стоя перед скамеечкой, и бровью не ведёт. Он сосредоточен. Он всовывает китовый ус в важнейшую деталь платья, которую называют изящным словом «стомак», – искусно расшитый треугольник шёлка спереди между половинами корсажа. Да и в любом случае Анатоль привык держать во рту три-четыре булавки, чтобы не приходилось отвечать заказчицам на всякий вздор.

– Анатоль, освободите же меня!

Анатоль никого не боится. Мадам де Гальвес, супруга прежнего губернатора, как-то сказала при всех, что он работает точь-в-точь как в Версале, и с того дня все белые женщины устремились к нему, не вспоминая, что за несколько лет до этого, возможно, побрезговали даже снять перчатку, чтобы осмотреть его зубы, когда его продавали на рынке рабов за северной стеной города, на площади Конго.

– Анатоль!

Анатоль бормочет своим помощницам:

– Не двигайтесь, барышни.

На сей раз он вынимает булавки изо рта и властно говорит мадам Бубон-Лашанс:

– Мы почти закончили, сударыня. Мне нужно ещё немного вашего терпения.

Анатоль возвращается к работе. Он прекрасно понимает, почему лошадь решила сбежать. Он, на её месте, поступил бы точно так же.

Спустя ещё секунду врывается мальчик, весь светясь от радости быть гонцом. Он не может отдышаться. Силки видели на Оружейной площади. Она вошла на губернаторский двор. Швеи прыскают. Темнокожий мальчик сияет. Он изо всех сил вспоминает, что же ещё можно сообщить, но в голову ничего не приходит.

– Ты её видел?

– Мне сказал индеец, который торгует замшей.