Альма. Неотразимая

– Ничего у вас нет на руке.

– Присмотритесь получше.

– И что?

– Пальцы у меня до сих пор дрожат.

Изабелла Бубон-Лашанс откидывается назад, смотрит ледяным взглядом. Да, у Салливана всё ещё дрожат руки.

– И он продавал его всей Луизиане прежде нас?

– Кое-кто уже посадил его в теплицах.

– Почему в теплицах?

– Потому что темнокожий купец продаёт лишь по два ведра семян в одни руки. Чтобы было, чем засадить поля, нужно дождаться первого урожая.

– Значит, теперь все они меня обгоняют.

– Да. Но он приедет. И вы получите свою часть.

– Когда?

– Сегодня вечером. Прошу прощения. Как раз во время праздника. Но ждать он не может. Завтра он отправится по реке на север. И больше в наших краях не появится.

Вереница работников позади них терпеливо ждёт. Хозяйка спокойно продолжает качаться. Салливан каждый раз изгибается, чтобы не получить в глаз туфлей.

– Сколько у него осталось? – спрашивает госпожа Бубон-Лашанс; в голосе слышатся опасные нотки.

– В повозке ещё три полные бочки. Он продаст вам из них две мерки.

– Три бочки?

– Нет, я сказал: две мерки. Два ведра по пять литров семян.

– Я поняла, Салливан. У него с собой три бочки.

Она вытягивает ноги, раскачиваясь сильнее.

– Он один?

– С ним странная юная негритянка, которая всюду ходит с луком.

– Когда они прибудут, скажите им ждать возле птичника. И доложите мне. Я хочу, чтобы этого человека приняли как следует. Чтобы он навсегда запомнил плантацию Лашанс.

Она выпрямляется на качелях.

– А это что ещё такое?

Она показывает на лошадь Дымку, стоящую чуть поодаль.

– Это Силки, вы просили привести её вам.

– Кучер не мог сам этого сделать? Что ещё за boy?

Качели замедляются. Из-за шеи животного показалась голова Лама. Он держит Дымку за узду.

– Помните его? – спрашивает Салливан. – Вы купили его вместе с Силки на старице. Должно быть, кучер занят, вот и послал мальчишку. Иди сюда!

Она бормочет:

– На самом деле он так и не может управиться с этой лошадью.

Остальные отступают ещё на шаг. Мадам Бубон-Лашанс сходит с качелей и гладит лошадь; та стоит спокойно.

– В полночь, Салливан, я сяду на Силки, чтобы объявить фейерверк. Пойдут клубы дыма. И я появлюсь из них на лошади. Это будет знак пиротехникам начинать.

Салливан кивает, несколько волнуясь. На прошлогоднем балу его хозяйка задумала появиться из бассейна, стоя на платформе, приводимой в движение шестерёнками. Но вышла заминка. Разогнавшийся механизм затянул в своё нутро всё её платье. Дыма не хватило, чтобы скрыть зрелище целиком.

– Вы всё поняли, Салливан?

– Да.

– Тогда оставьте меня, – говорит она, возвращаясь на качели. – Мне нужно решить ещё уйму дел. Позаботьтесь, чтобы рабы не выходили из хижин. Приедет губернатор Миро. Я попросила у него двадцать человек из гарнизона. Они будут охранять негритянские бараки. Ясно?

– Есть лишь одна небольшая проблема, – говорит управляющий.

– Какая?

– Дус, та девушка, которая трижды сбегала… Мы никак не можем её утихомирить. С начала лета она явно сходит с ума.

– Куда она ходит?

– С ума. Кричит. Ест землю.

– Закуйте её в кандалы на всякий случай. Сегодня вечером я хочу думать только о себе.

– Сбежать она уже не сбежит. Ни рассудка, ни сил не хватит. Но она постоянно вскрикивает. К тому же далеко она бы всё равно не ушла – у неё на щеке ваши инициалы.

– И она запятнает их, если вечером будет вести себя недостойно.

Мадам Бубон-Лашанс передёргивает.

– Закуйте её в кандалы как можно дальше отсюда!

Лам вслушивается в каждое слово.

– Где? – спрашивает Салливан.

– Пристегните, что ли, к дереву у реки. Лишь бы её не было слышно! Остальное – ваши заботы. И не забудьте завтра забрать. Мы постоянно о них забываем. Так не годится.

Салливан надевает шляпу. И знаком приказывает Ламу идти за ним. Хотел бы он, чтобы скорей наступило завтра. С каждым годом он ненавидит этот бал всё больше.

Вместе с Дымкой они проходят мимо репетирующих музыкантов. Салливан снова вспоминает про купца. Ничто не может претить его госпоже больше, чем мысль, что кто-то обслужил сотню плантаторов раньше неё. Имея фору в целый сезон, некоторые уже на следующий год засадят все земли новым хлопком.

Лам, шагая рядом, смотрит, как преображаются сады. И знает, что всё это убранство – одна видимость. Он думает о Дус, женщине, о которой говорил Салливан. Если девушка без сил и рассудка так пугает этих белых, значит, через несколько часов перед ним откроются все возможности. Но Лам не уйдёт, если не будет знать куда. Не станет сотым маленьким беглецом, за которым гонятся с собаками, выуживают из канавы и на следующий день отправляют назад в поле с обезображенным лицом. Лам знает, какие войны выигрывают, а в каких терпят поражение. Он отмечен войной, той метой памяти око, которая вбирает историю всех сражений его народа. Он бился тысячу лет.

С первого дня здесь он сумел подстроить так, чтобы бывать рядом с Дымкой. Он подучил лошадь время от времени не подчиняться кучеру, чтобы тот всегда нуждался в укротительских талантах Лама. Но Лам ждёт не только удачного случая для бегства. Ему нужен твёрдый план. Если бы он рисковал лишь собой, он бы уже попытал счастья. Но его битва – масштабнее.