Подходим к дому. Робеем. Заглядываем в окна. У ворот дощатый настил. Дрова березовые, наколотые лежат. Двое мужчин еще колют. Улица Щетинкина, 26. Два окна в ставеньках. Дом светло-голубой, забор и ворота светло-зеленые. Ладный домик. Это я сейчас на фотографию смотрю… Открываем калитку, заходим. Навстречу выбегает Астафьев, без шапки, волосы белые, я сразу почувствовала, что это он – волна пошла и в обнимку – сибиряки такой народ!
– Ой, какой горячий!
– Да, я ж от печки! Откуда?
– Я из Москвы, а сама Сибирячка!
– Я сразу почувствовал, что наша Сибирская кровь!
Да! Так встречают только у нас в Сибири! Обнять, прижать к груди, обогреть!
У него были две женщины по библиотечным делам. Он их пошел провожать, а нам велел раздеваться и проходить в горницу.
Тепло! Сидим ждем.
В горнице картины небольшие висят, телевизор на большом закрытом накидкой – маленький. Это я опять смотрю фотографии. А запомнилась лежанка с белой подушкой и прибор на ней для измерения давления.
– Подскакивает!
Сидим, разговариваем обо всем. Но он не пытает нас: откуда, зачем, кто? – легко, просто разговор идет, сам собой. Библиотеку построили не на его средства, но его стараниями. Говорит, что Мария Семеновна хочет издать его письма и переписку. Говорит, что отдыхал на Мане в санатории.
Все-таки поинтересовался, зачем в Красноярск приехала.
– Тетю Зину повидать, старшую папину сестру.
Он похвалил, что не забываю родных. Я рассказываю, какие тетя Зина печет шанюшки и пирожки с морковкой. Он говорит, что соседка тоже угощает его пирожками.
Приходит какая-то бабушка-соседка по делам.
– А Мария Семеновна уехала в Красноярск сегодня. Виктор Петрович рассказывает, что здесь, в Овсянке, на кладбище его дочь похоронена, Ирина. О внуках говорит. Я дарю ему свою книгу стихов «Эхо». Сижу с ним рядом, держу за руку – как с родным. Он смотрит книгу, начало об Урале. Расспрашивает, где я там жила.
Идет к себе в крошечную комнатку-кабинет, ищет. Я говорю, что у меня с собой есть его книги. Он не слушает. Находит. Садится за стол, пишет.
Вот она – «Затеси», Виктор Астафьев. В твердом сером переплете.
Прощаемся. Притолоки низкие.
– Неужели сюда Ельцин заходил?
– Нет! К его приезду специально пристань построили, потом разобрали. А в дом он не заходил.
Выходим на улицу.
– Вот у этого кедра все снимаются – говорит Писатель.
И мне посчастливилось.
Ответ Дмитрию Кедрину. Станция зима
В канун моего дня рождения мама случайно наткнулась на стихотворение Дмитрия Кедрина «Станция Зима», написанное в военный 1941 год, год моего рождения.
Там есть такие строки:
Шестьдесят один год прошел с той поры, шестьдесят один виток намотался на мой клубок…
Станция Зима. Кто-то совсем и не слыхал о ней. Многие это сибирское слово Зима связывают с нашим поэтом Евгением Евтушенко. У него есть своя поэма о Зиме, и он там жил.
В городе моего детства Зиме живет… жила… живет в моем сердце сибирская поэтесса, мамина подруга – Татьяна Александровна Остапенко, долгие годы связывающая нас с Родиной, сибирским краем. Ее письма, стихи, как чистое, могучее дыхание тайги, ветров. Мне кажется, именно она пробудила во мне желание к творчеству. И сама не ведая того, явилась мне Учителем.
«Люблю явленье белое зимы, —
Оно напоминает мне начало,
Когда Зима пунктиром намечала,
Все то, что еще пряталось вдали…»
– это начало ее Белого сонета.
И мое начало
– Сибирь. Я всем с гордостью сообщаю: Я – Сибирячка!
Я родилась в Сибири,
у Байкала,
Смолу – живицу в ладонке
ношу,
А кружево Зимы —
снежинок покрывало
У лета жаркого
я иногда
прошу.
Под паровозные гудки
летело детство, —
Крапивные лепешки, черемша…
И песни мамы,
школа по соседству,
И ледокол войны,
сметая и кроша.
Столько всколыхнуло это стихотворение Дмитрия Кедрина, пришедшее к нам из далеких лет войны, конечно, не случайно. Помни, помни… Мы все вспоминаем, вспоминаем с мамой вместе и порознь, ночью и днем. А папы уже давно нет.
Мои родители – выпускники Иркутского педагогического института. Оба работали учителями в Зиминской средней школе. Но все порушила война…