Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Свеча горела на столе…»

Он писал ей из крепости: «Мой добрый друг, моя Сашези! Помнишь ли ты, как при моем отъезде говорила, что можно ли опасаться, не сделав ничего плохого? Этот вопрос тогда пронзил мне сердце, и я не ответил на него. Увы! Да, мой ангел, я виновен, – я один из руководителей только что раскрытого общества. Я причинил горе тебе и всей твоей семье. Все твои меня проклинают. Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе эту роковую тайну! Мой ангел, я падаю к твоим ногам, прости меня. Во всем мире у меня остались только мать и ты. Молись за меня Богу, твоя душа чиста, и ты можешь вернуть мне благосклонность неба!»

Никита не звал ее Александрин, как надо было бы ее называть, следуя общепринятым правилам «светской моды». Он выдумал для нее чуть-чуть странное имя – Сашези, такое же тонкое и хрупкое, как она сама. Имя это звучало в его устах и нежно, и чуточку благодушно-насмешливо. Он и относился к ней как к большому ребенку.

Склонившись над листом, давясь слезами и следя, чтобы соленые капли не упали на бумагу, Саша написала ему ответ: «Мой добрый друг, мой ангел, твое письмо – оно было для меня ударом грома! Ты – преступник! Ты – виновный! Это не умещается в моей бедной голове. Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать. В течение трех лет, что я была замужем, я не жила в этом мире – я была в раю. Счастье не может быть вечным. Не предавайся отчаянью, это слабость, недостойная тебя. Не бойся за меня, я все вынесу. Ты упрекаешь себя за то, что сделал меня кем-то вроде соучастницы такого преступника, как ты. Я самая счастливая из женщин. Письмо, которое ты мне написал, показывает все величие твоей души. Ты говоришь, что у тебя никого в мире нет, кроме матери и меня. А двое и даже скоро трое твоих детей – зачем их забывать?! Нужно беречь себя для них больше, чем для меня. Ты способен учить их, твоя жизнь будет для них большим примером, это им будет полезно и помешает впасть в твои ошибки. Не теряй мужества, может быть, ты еще сможешь быть полезным своему Государю и исправишь прошлое!»

* * *

Разлука оказывала тяжкое влияние на супругов, особенно в первые месяцы ареста, когда ещё не было известно, что ждёт декабристов. Но Александра сразу поняла – она не оставит Никиту, что бы с ним ни сделали. Она продолжала отправлять ему в тюрьму нежнейшие письма, которые были призваны вселить в него мужество и развеять отчаяние: «Если б я имела возможность хоть изредка видеть тебя, ничто на свете меня бы не сломило, никакое физическое несчастье; я согласилась бы стать глухой, парализованной, лишь бы не расставаться с тобою, и всё равно была бы счастлива!..»

Александра, как могла, помогала мужу. Выполняя его тайную просьбу, уничтожила все документы, рукописи, книги, связанные с восстанием.

* * *

Мать Никиты словно стала еще меньше ростом, глаза ее ввалились и потускнели от слез, по ночам мучил долгий лихорадочный кашель. Но каждый день, несмотря на нездоровье, они с Александрой Григорьевной нанимали прогулочную лодку, и та часами скользила по каналу вдоль стен Петропавловского равелина. Лёд на Неве уже вскрылся недавно, и отдельные льдины плыли по воде, стукаясь о дно барки. С севера дул пронизывающий холодный ветер. Зябко кутаясь в меховые пальто, они вглядывались в узкие окна крепости в надежде увидеть какой-либо знак. Иногда Александра вытаскивала из рукава батистовый платочек и махала им в надежде, что Никита увидит, заметит их.

Екатерина Федоровна, не жалея денег, подкупала охранников, часовых, даже пыталась дать взятку коменданту крепости Сукину. Благодаря её стараниям узники Петропавловской крепости имели постоянную связь с родными.