Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Свеча горела на столе…»

Ровно через год после декабрьских событий Муравьёвой поступило «высочайшее разрешение» – ехать в Сибирь. Урождённой графине Чернышевой выставили условия: отречься от дворянских привилегий и звания, перейти на положение жены ссыльнокаторжного, вследствие чего её ограничат в правах передвижения, переписки, распоряжения своим имуществом. Её дети, рождённые в Сибири, будут считаться казёнными крестьянами. Александра Григорьевна, не унизившись до слёз, молча подписала все условия.

Воспитанная среди роскоши, Саша с малолетства чувствовала к себе внимание и любовь, как отца, так и матери, и прочих родных. Теперь она теряла весь этот пышный свет с его балами и роскошью, с его заграничными вояжами и поездками на кавказские «воды». Её отъезд был вызовом всем членам царской фамилии и петербургскому бомонду.

Решение жён декабристов следовать в Сибирь за мужьями разделило, раскололо блестящее светское общество. Им откровенно сочувствовали и открыто ненавидели, тайно благословляли и тайно завидовали их отваге.

Накануне нового 1827 года юная светская красавица двадцати трёх лет собиралась в дальнюю дорогу. Сибирь в те времена была концом света, за тридевять земель. Для самого быстрого курьера – более месяца пути. Бездорожье, разливы рек и огромное ледяное пространство Байкала, который предстояло переехать. Но больше всего леденил душу ужас перед сибирскими каторжниками – убийцами и ворами.

Уезжая, Александра Григорьевна сердцем знала, что навсегда оставила на руках свекрови своих малолетних детей, даже долгожданного сына Михаила, родившегося уже после восстания, всех тревог, волнений и суда над декабристами.

Несмотря на то, что спешила ехать вслед за мужем, Александра ненадолго задержалась в Москве. На прощальном вечере, который устроили родные Муравьевых, Александр Сергеевич Пушкин передал ей рукопись стихотворения, написанное Ивану Ивановичу Пущину, его товарищу по Царскосельскому лицею:

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,

Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:

Любовь и дружество до вас

Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.

Она взглянула на строки и не смогла даже заплакать – от щемящего сердце восторга перехватило дыхание. Склонив голову в кружеве черной шали, она протянула Пушкину руку, а когда он приблизил ее к губам, то осторожно поцеловала курчавые завитки на голове.

– Сохрани Вас Бог! Вы – великий Поэт. Не знаю, как и сказать! – прошептала она. – Я непременно все передам Ивану Ивановичу и Никите. За них Вам – моя признательность, мое восхищение.

– А Вам – моё! Вы – святая Женщина! – ответил Поэт.

– Я – только Жена, – тихо проговорила она.

* * *

Александра Григорьевна отправилась в Сибирь в начале января 1827 года. В дороге она вспоминала сверкающую огнями свадьбу с милым её сердцу Никитушкой, упоительный медовый месяц, балы, путешествия. Но чем дальше ехала она по бескрайней заснеженной Сибири, тем тусклее становились эти воспоминания. Почти два месяца – в лютые морозы и пургу – длилась эта поездка. День, а порой и ночь мчалась она в кибитке, довольствуясь иной раз вместо обеда куском хлеба и стаканом чая, изредка останавливаясь в деревеньках и городках, отстоящих друг от друга на сотни вёрст. В Иркутске Александра Муравьева встретилась с Марией Волконской, которая также находилась на пути к мужу. В своих воспоминаниях Мария Волконская так описала эту встречу:

«Мы напились чаю, то смеясь, то плача; был повод к тому и другому: нас окружали те же вызывавшие смех чиновники, которые осматривали теперь уже вещи Александрин. В Иркутске мы расстались. Я отправилась дальше, на Нерчинскую каторгу, а Александра Григорьевна в Читу, где находился ее супруг».

* * *

Преодолев огромный путь, Александра Григорьевна Муравьева приехала в Читу первой из жен декабристов. Встреча Муравьёвых состоялась на тюремном дворе. Саша не зарыдала, когда увидела обожаемого Никитушку в кандалах, похудевшего, грязного, обросшего бородой, в рваном тулупчике. Через минуту он был в объятиях жены. Долго продолжалось это нежное объятие. Полицмейстер суетился около них, прося оставить друг друга. Но просьбы были напрасны. Его слова касались их слуха, но смысл произнесённого не доходил до них.