Алмаз Чингисхана

Беглецы тоже понимали, что теперь ночная погоня за ними стала бесполезной. Борис тщательно вытер окровавленные клинки о густой мех самого близкого мёртвого пса, вернул нож и саблю в ножны. Настя успела отдышаться и тихо спросила:

– А если и за Вороном гонятся собаки?

Но лая преследования оттуда, где мог быть Ворон, не доносилось; если такой лай вообще можно было расслышать. И её вопрос повис в воздухе.

– Ему без собак не сладко приходится, – высказался Мещерин. Он тоже вслушивался в ночные звуки и тоже напрасно. Затем глянул на полную луну в безоблачном небе. – Добежит ли?

В голосе Мещерина прозвучало сомнение. Никто не возразил, – в отличие от них, Ворону предстояло возвращаться к казакам, и его наверняка поджидали рассредоточенные во всех проходимых местах всадники, которые на их глазах покинули стойбище.

А Федька между тем бежал по пологому горному склону в обход предательской тьмы протяжённого оврага, усложняя себе путь к ожидающим товарищам. Он обнаружил тропу, которая пересекала встречный перелесок, и утроил бдительность, сменил бег на скорый шаг, так как густое переплетение теней деревьев и кустарников растворило бы, сделало незаметной любую засаду. Но и при таком поведении он ее прозевал. У глаз мелькнула и зашуршала в кустах стрела, за спиной – другая, третья. Визг, свист, треск многих веток подсказывали, что позади из засады выбираются уверенные в своём знании местности всадники, и их много. Не раздумывая, есть ли впереди другая засада, Ворон припустил наутек.

Тропа свернула наверх, где перелесок редел и заканчивался. Там, в густой тени низкого утёса, ему увиделся великан, который будто удерживал поперёк груди неподъёмное для человека толстое дерево. Ворон выхватил из-за поясного ремня единственный пистолет, завертелся на месте, готовый пальнуть в нападающих, откуда бы они ни появились.

– Ворон я! – закричал он на всякий случай.

На повороте тропы показались верховые преследователи и погнали его к великану.

– Ворон я! – заорал он в другой раз, едва ли ни громче свиста и визга наездников.

– А я смотрю, вроде ты, – шагнул вниз из тени выступа его рыжеусый одноглазый приятель и перестал казаться великаном.

Он пропустил подбежавшего Федьку под крону поваленного бурей дерева, которое подтащил к тропе, чтобы перекрыть её, с помощью Федьки быстро опрокинул ствол поперёк тропы, и они помчались через открытое пространство к низине, где была полоса лесной чащи. Первый всадник в горячке погони рубанул саблей по перекрывшей тропу шапке веток, другие накатили на него, смешались, и один повалился с седла под лошадиные копыта. Вслед Федьке Ворону и рыжеусому здоровяку полетели стрелы. Но лишь змеями зашуршали в траве и в кустарниках, дятлами застучали по деревьям, за которыми оба беглеца скрылись из виду. В укрытии чащи их встретили атаман и двое товарищей.

– Как дочь? – сразу потребовал ответа атаман.

Измученный беспокойством, он не мог ждать, когда Ворон отдышится.

– Выкрали, – весело блеснул черными глазами Федька. – А она хороша. Недолго ей гулять в девках...

Его прервал звучный пистолетный выстрел. Преследователь, который с саблей в замахе первым ворвался в лес, свалился к ногам атамана. Тут же пальнул и Федька. У других огнестрельного оружия не было, и вскоре, превосходя числом, спешившиеся монголы теснили казаков вглубь чащи, где постепенно окружали. Звон сабель, яростные выкрики, треск ломаемых и разрубаемых веток распугали птиц и зверей, которые стали суматошно покидать место сражения... Но как оказалось, пугались не все из зверей. За скрывающимися в чаще леса казаками продолжительное время следил охотник на людей, который выжидал удобного случая для нападения на самого беспечного из них. На этого охотника и наткнулся один из заходивших к ним с тыла степняков. Внезапный рык тигра, пронзительный вопль боли и ужаса человека, терзаемого страшными клыками, были неожиданнее грома для всех участников схватки. Лязг оружия в течение мгновений прекратился, будто всех разом поражало оцепенение.

– Людоед!!! – пронзительно завопил молодой узкоплечий монгол, увидев направленный на него блеск глаз большого хищника.

И вдруг общее оцепенение сменились безрассудной паникой. Только что рубившиеся яростно, насмерть, мужчины шарахаясь от собственных теней, бежали кто куда, до безумия пугаясь треска веток под своими ногами.

Только голодный зверь, который тащил окровавленную жертву, казалось, не боялся никого. Разбитый прикладом ружья нос, раздробленные зубы заставляли его злее, чем обычно, стискивать клыками ещё передёргиваемую предсмертными судорогами добычу.

З. Цена освобождения